Все страсти мегаполиса
Шрифт:
– Нет, я о другом... Невозможно, чтобы я хоть чуть-чуть была на нее похожа?
Девушка смотрела на Соню с робкой надеждой. На носу у нее сидели очки с большими, миндалевидной формы стеклами. Наверное, она думала, что от такой формы стекол ее глаза выглядят выразительнее, но из-за очков нос, да и все лицо казались какими-то придавленными, непропорциональными.
И все-таки в этом неправильном, непонятной формы лице чувствовалась скрытая выразительность. Правда, скрыта она была так глубоко, что ее почти невозможно было разглядеть, но даже в таком виде эта внутренняя выразительность
– Это возможно, – сказала Соня. – Но дело не только в прическе.
– Я понимаю, – грустно кивнула девушка. – Она очень красивая.
– Просто та женщина дала себе проявиться, – улыбнулась Соня. – А вы себе не даете.
– Что это значит? – Она посмотрела на Соню изумленно.
– Я не могу словами объяснить. Если хотите, сделаю, чтобы... В общем, чтобы все у вас проявилось.
– Хочу! – Ее лицо просияло. – Но я не думала, что это возможно.
«Конечно, возможно!» – хотела сказать Соня.
Но не стала больше ничего говорить. Она уже чувствовала в груди радостный холодок, который так любила. Это был холодок чего-то нового, необычного – счастья. Она видела, что отражающаяся перед нею в зеркале девушка никого не копирует в своей странности, что именно эта ее странность, этот нервный надлом жестов и тона и составляет ее своеобразие, совершенно ею не осознанное. И Соне хотелось, чтобы в прическе, в рисунке губ и глаз это своеобразие стало таким же очевидным, каким было оно в облике холодноватой аристократичной красавицы на фотографии.
На словах это в самом деле прозвучало бы сумбурно, но в том, как позвякивали в Сониных руках ножницы и обвивались вокруг коклюшек светлые девушкины пряди, никакого сумбура не было, а была совершенная точность.
– Вы знаете, кто это? – спросила девушка.
– Нет.
– Татьяна Яковлева. Ее любил Маяковский.
И Маяковский, и тем более женщина, которую он любил, ничего для Сони не значили. Его стихи казались Соне слишком громкими, прямолинейными. Да она и вообще с трудом припоминала эти стихи – кажется, что-то про то, как жизнь хороша и жить хорошо.
– Пять часов, и с этих пор стих людей дремучий бор, вымер город заселенный, – сказала девушка, глядя в зеркале прямо Соне в глаза своими тревожными, туманными глазами, увеличенными нелепыми очками. – Слышу лишь свисточный спор поездов до Барселоны.
Ножницы дрогнули у Сони в руке. Была в этих словах такая глубокая тоска и вместе с тем – такой свободный, ничем не сдерживаемый выдох чувств, что сердце у нее сжалось.
– Почему до Барселоны? – с некоторой растерянностью спросила она.
– Он приехал в Париж и влюбился в Татьяну Яковлеву. А у нее, конечно, была там своя жизнь. Ей Ситроен покровительствовал, Прокофьев внимание оказывал, Жан Кокто. И она дружила с дочерями Шаляпина. И пошла их провожать на вокзал – они в пять часов вечера уезжали с отцом в Барселону. А Маяковский ревновал страшно –
– Снимите, пожалуйста, очки, – сказала Соня. Она не знала, как разговаривать с этой девушкой: у нее не было в запасе слов, которыми разговаривают с такими людьми, и от этого она чувствовала неловкость. – Вам лучше носить линзы. Глаза надо будет совсем чуть-чуть подчеркнуть. А губы должны быть яркие, даже слишком яркие. Сейчас волосы завьются, и все сделаем.
Она укладывала ее волосы светлыми некрупными волнами, потом подводила глаза, губы... В облике этой девушки – не во внешности, а вот именно в облике, то есть в соединении внешнего и внутреннего, – была такая очевидная утонченность, что ей не следовало бояться нарочитости. И Соня относилась к ее облику смело, потому что кончиками пальцев чувствовала, как от каждого ее прикосновения проявляется в этой девушке то, что и должно было проявиться.
– Это поразительно... – потрясенно произнесла та, когда Соня сняла с нее фартук. – Я в самом деле стала на нее похожа... Но как же это может быть?
«Осталось только, чтобы Маяковский в тебя влюбился», – подумала Соня.
А вслух сказала:
– Почему же не может? Вы ведь в самом деле на нее похожи.
– Знаете, я не хотела говорить... – Она улыбнулась чуть виновато. – Я ведь должна ее играть, Татьяну Яковлеву. В нашем театре. У нас такой маленький театрик у Сретенских ворот, и ставится спектакль о Маяковском. Я думаю, Константин Иванович, это наш режиссер, дал мне эту роль только потому, что заметил, как сильно я хочу ее играть. То есть просто из жалости дал. У нас ведь не профессиональный театр, а так, своего рода театротерапия, и он меня, я думаю, просто пожалел... Я могу к вам прийти еще раз? Перед спектаклем.
– Конечно, – кивнула Соня.
Когда девушка вышла из зала, она выглянула в окно и долго смотрела, как та идет по переулку. Походка у нее была такая же, как голос и взгляд – странная, свободная, доверительная. Нелегко жить на свете женщине с таким голосом, взглядом и походкой.
«А я? – вдруг для самой себя непонятно подумала Соня. – Что – я? Ей вот хотелось быть похожей на какую-то Татьяну Яковлеву, она знала, что станет счастливой, если будет на нее похожа, и стала счастливой от того, что ей правильно уложили волосы и подкрасили губы. А я чего хочу?»
Если бы она могла ответить себе так же просто, как отвечала себе эта девушка! Но в Сониных желаниях не было ничего внешнего, а собственный облик устраивал ее настолько, что был ею незамечаем и уж точно не зависел от правильного выбора помады.
И никакой определенности в ее желаниях не было.
Глава 6
«Я ее просто спрошу, – думала Соня, открывая дверь в квартиру. – Конечно, это будет дурацкий вопрос. Может, она надо мной посмеется. А может, и не посмеется. Все-таки она со мной вчера без насмешки разговаривала».