Все только хорошее
Шрифт:
— Ты долго собираешься кормить его грудью, мам? Джейн стояла в дверях, глядя на мать широко открытыми голубыми глазами, в которых читалась тревога.
— Нет. — Лиз грустно покачала головой. Молоко у нее все еще было, но она решила прекратить кормить им своего ребенка, что бы ей там ни говорили. — Он уже большой мальчик. Правда, Алекс?
Она боялась расплакаться и поэтому поспешила уйти в соседнюю комнату, где ее никто не видел. Джейн вернулась в детскую и, взяв в руки любимую куклу, уставилась в окно.
Берни и Трейси готовили на кухне обед. Дверь была закрыта, а кран включен на полную мощность. Берни плакал, вытирая глаза кухонным полотенцем.
— Может, выпьешь что-нибудь? Он покачал головой и, вздохнув, посмотрел в лицо Трейси:
— Что мы можем для нее сделать? Он выглядел совершенно беспомощным. По щекам его катились слезы.
— Все, что в наших силах, — ответила Трейси. — Только в этом случае может произойти чудо. Так оно в жизни и бывает.
Онколог был так искренен с ними еще и потому, что он уже ничем не мог помочь Лиз. От химиотерапии же она, как и прежде, отказывалась наотрез. Оставалось уповать на бога или на чудо.
— Она не хочет делать химиотерапию.
Берни понимал: ему нужно как-то взять себя в руки. В таком состоянии, как сейчас, он был ни на что не способен. Ничего более страшного, ничего более ужасного с ними произойти не могло, и он никак не мог поверить, что все это правда, что Лиз действительно больна раком.
— Ты ее за это осуждаешь? — спросила Трейси, продолжая готовить салат.
— Нет… Но говорят… иногда это дает какой-то эффект…
Как сказал Йохансен, речь могла идти только о ремиссии, длительной ремиссии… Пятьдесят лет, или десять, или пять, или… год…
— Когда же вы отправляетесь в Нью-Йорк?
— На этой неделе. Отец уже обо всем побеспокоился. Я известил Пола Бермана, своего босса, что поехать в Европу я не смогу. Он воспринял это как должное. Все сочувствуют нашему горю.
В магазине он не был уже два дня и не знал, когда же он сможет туда вернуться. Управляющие пообещали на время его отсутствия взять все в свои руки, заверив Берни, что ему не о чем волноваться. В магазине его действительно любили.
— Может быть, в Нью-Йорке они посоветуют что-то иное…
Но этого не произошло. Доктора в один голос сказали то же самое: химиотерапия. Молитвы. Чудеса. И ни слова больше. Берни вновь сидел у ее больничной койки. Ему стало казаться, что Лиз начинает таять на глазах. Лиз теряла вес, круги под ее глазами стали глубже. Казалось, она стала жертвой каких-то зловещих страшных чар. Берни взял жену за руку. Губы ее дрожали, им обоим было страшно. На сей раз он ничего не скрывал. Они держались за руки и плакали… Они все еще были вместе.
— Как дурной сон, правда?
Она пригладила волосы и вдруг с ужасом подумала о том, что их скоро не будет. Когда они вернулись в Сан-Франциско, Лиз согласилась на химиотерапию. Берни хотел уже было уволиться из «Вольфа» и вернуться в Нью-Йорк, но тут в дело вмешался его отец. Он сказал, что врачи в Сан-Франциско ничем не хуже нью-йоркских, зато атмосфера для Лиз там куда привычней. Помимо прочего, им не нужно было думать ни о новой квартире, ни о доме, ни о школе, в которую бы могла пойти Джейн. Сейчас же все это было нужно им как никогда: привычная обстановка, друзья… и даже ее работа. Об этом с Берни говорила и Лиз. Она хотела вновь выйти на работу. Доктор против этого не возражал. Сеансы химиотерапии вначале должны были проводиться раз в неделю, через
— Может быть, когда тебе станет получше, ты все-таки согласишься поехать со мной в Европу?
В ответ Лиз только улыбнулась. Он такой добрый… Самым странным было то, что ей уже не было страшно. Она чувствовала себя страшно усталой и знала, что умирает, — вот и все.
— Ты уж прости меня за все это… Знала бы я, что со мной такое приключится… Он улыбнулся сквозь слезы.
— Теперь я могу не сомневаться в том, что ты — моя настоящая жена. — Он усмехнулся. — Такое могла сказать только еврейка.
Глава 18
Руфь держала Джейн за руку, сидя возле детской кроватки в темной комнате. Они только что помолились за ее маму. Берни этой ночью остался в больнице, и ребенком занималась Хэтти, старая экономка Руфи.
— Бабушка Руфь? — еле слышно пискнула Джейн. — Ты думаешь, с мамой будет все в порядке? — На глаза ее вновь навернулись слезы, она сжала руку Руфи. — Бог ведь не заберет ее к себе? Правда?
Девочка залилась слезами, и Руфь, заплакав, склонилась над нею, пытаясь хоть как-то успокоить малышку. Это было так чудовищно, так несправедливо… Ей самой уже шестьдесят четыре, и она отдала бы все на свете, даже собственную жизнь, лишь бы Лиз снова была здорова… Такая молодая, такая красивая… Как ее любит Берни, как она нужна своим детям…
— Мы попросим Его оставить ее здесь, с нами, верно? Джейн согласно кивнула и серьезно посмотрела на бабушку Руфь.
— Можно, завтра я пойду вместе с тобой в синагогу?
Она знала и то, что в синагогу ходят по субботам, и то, что бабушка бывает там всего раз в году — в Йом Кипур. На , сей раз бабушка решила в порядке исключения отступить от обычного своего правила.
— Хорошо. Мы пойдем туда вместе с нашим дедушкой.
На следующий день все трое отправились в Вестчестерскую реформатскую синагогу, находившуюся здесь же, в Скарсдейле. Ребенка они оставили дома, с Хэтти. Когда Берни вечером вернулся домой, Джейн торжественно объявила ему, что этот день она провела вместе с дедушкой и бабушкой в синагоге. От умиления Берни прослезился — теперь его умиляло едва ли не все, связанное с Лиз. Он взял на руки Александра и лишний раз поразился тому, как его сын похож на мать.
Однако, когда Лиз вновь вернулась к ним, от былой подавленности и безнадежности не осталось и следа. Она выписалась из больницы уже через два дня, и вместе с ней в дом вернулись шутки, смех и веселье. Лиз терпеть не могла чужих слез, особенно ей не нравилось, когда плачут мужчины. Она с ужасом думала о химиотерапии, но старалась до времени не вспоминать о ней, благо забот у нее хватало и без этого.
Однажды они отправились в Нью-Йорк пообедать в каком-нибудь ресторане. Выбор пал на «Лягушку». Туда их отвез нанятый Берни для этой цели лимузин. Посреди обеда Берни заметил, что Лиз стало заметно хуже — ее буквально покачивало от слабости. Мать посоветовала ему бросить все и поскорее отвезти Лиз домой, что Берни и сделал. Всю обратную дорогу они молчали. Ночью, когда они уже лежали в постели, Лиз вдруг стала извиняться. Потом она ласкала его робко и нежно, Берни же не отвечал на ее ласки, боясь, что ей может стать хуже.