Все ураганы в лицо
Шрифт:
Не было в мире человека, которого бы Троцкий так люто ненавидел, как Фрунзе. Бесила холодная твердость Фрунзе; он разрушал все планы, он как бы мимоходом всякий раз щелкал Троцкого по носу, ставил его на место, изобличал в незнании военного дела, а то и в прямом саботаже. Хоть бы раз, единственный раз унизить этого ярого приверженца Ленина!
Оставшись в кабинете один, Троцкий сбросил с себя маску «государственного деятеля», он превратился в маленького, злобного мещанина, жаждущего расправы со своими личными врагами. Убить, уничтожить, сгноить, заставить всех
Секретарь напомнил: в пять вечера заседание Совета Труда и Обороны.
— Меня нет и не будет! В пять я провожу свое заседание. Заседание Реввоенсовета.
Секретарь попятился: никогда еще не видел он Троцкого в таком возбужденном состоянии…
Поезд подошел к перрону Казанского вокзала. Михаил Васильевич стоял у окна. Он видел, как по перрону бегут вооруженные люди.
— Поезд оцеплен отрядом ВЧК, — доложил адъютант.
— Что-нибудь случилось?
— Сейчас выясню.
Выяснить не пришлось. В купе вошел человек в красной кожанке, в пенсне.
— Я от ВЧК. Прошкин. Нами получены сведения: в поезде находится золото. Я должен произвести обыск.
— Откуда получены такие сведения и кто уполномочил вас производить обыск?
— Я не обязан отвечать на ваши вопросы.
— Ордер на обыск! Живо…
Прошкин улыбнулся.
— Все честь честью, товарищ Фрунзе. Вот ордер.
— Я не вижу подписи Дзержинского.
— Товарищ Дзержинский на заседании СТО. Кроме того, он не обязан на каждом ордере ставить свою подпись.
— В данном случае обязан был.
— Извините, но это дело не моей компетенции. Я должен выполнить приказ. Ваше купе, разумеется, мы обыскивать не будем.
Всякое бывало в жизни, но такого еще не было. Фрунзе хотелось тут же, на месте, пристрелить этого человека, посмевшего так нагло оскорбить подозрением людей, беззаветно утверждавших Советскую власть в Туркестане, дравшихся под Уфой, под Уральском, но он понимал, что Прошкин — всего лишь пешка в чьих-то руках. В чьих?.. Сейчас надо проявить выдержку. Провокация, явная провокация. И где? В Москве, в нескольких минутах езды от Кремля… Знает ли о провокации Дзержинский? Вряд ли…
— Хорошо, — сказал он. — Ваши действия я считаю противозаконными, оскорбляющими достоинство красных воинов. Вступать в дискуссию с вами мы не собираемся. Мы составим протокол, зафиксируем все ваши действия, и вы подпишете этот протокол!
— А если мы не подпишем!
— Тогда я не разрешу производить обыск до прибытия товарища Дзержинского.
— И как вы это сделаете?
Фрунзе побелел, стиснул зубы. Проговорил тихо:
— Я расценю ваши действия как вооруженное нападение на поезд командующего, прикажу бойцам охраны арестовать вас как провокатора. Вы сфабриковали ордер. Ну а с остальными справимся без шума и скандала. Опыт в таких вещах у нас есть.
Теперь побелел Прошкин. Локти бойцов охраны — венгров легонько уперлись ему в бока.
— Но я обязан выполнить приказ!.. Я согласен подписать протокол. Мы все подпишем… Войдите в мое положение, товарищ Фрунзе. Я-то уверен, что никакого золота мы не найдем. Но раз поступили
— В таком случае не мешкайте. Но прежде я объясню своим сотрудникам положение. Их оклеветали, а клевету можно отвести только фактами… Тут вы правы.
В Кремль Михаил Васильевич приехал, когда заседание шло к концу. Дзержинский крепко пожал ему руку и передал записку Ленина. Всего одна строчка: «Точность для военного человека — высший закон! Почему опоздали?» Михаил Васильевич шепнул Дзержинскому:
— Мой поезд задержал отряд ВЧК, производили обыск.
У Феликса Эдмундовича дернулся мускул на щеке.
— Кто посмел?!.
Сейчас об этом не имело смысла говорить. Михаил Васильевич прислушивался к словам Владимира Ильича.
— …Нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля… Главное заключается в том, чтобы не допустить зимней кампании. Мы не имеем права обрекать народ на ужасы и страдания еще одной зимней кампании…
В зале Михаил Васильевич увидел Сергея Сергеевича Каменева, Сергея Ивановича Гусева, Сталина. Не было Троцкого и вообще никого из Реввоенсовета. Странно… А впрочем…
Стало как-то уютно на душе, когда узнал, что членом Реввоенсовета Южного фронта назначен Сергей Иванович Гусев. Значит, снова вместе.
После заседания вышли во двор Кремля. Владимир Ильич взял руку Фрунзе.
— Несомненно, что кто-то хотел вас скомпрометировать, — сказал Ильич. — Подло это, подло! Случай с вами на вокзале мы сделаем предметом обсуждения на Политбюро. В специальном постановлении ЦК необходимо выразить доверие приехавшим с вами сотрудникам.
Они неторопливо шли по двору. Снова заговорили о Южном фронте.
— Да, да, следует ускорить наступление на Врангеля с тем, чтобы до предстоящей зимы на юге Крым был возвращен, — сказал Владимир Ильич. — Как вы полагаете, когда закончите операцию по разгрому?
— К декабрю все будет кончено, Владимир Ильич! Нужно кончить…
Ленин помолчал. Остановился, заглянул в глаза Фрунзе. В тусклом свете фонаря лицо Ильича казалось непривычно суровым, резко очерченным. Не то лицо, к которому привыкли массы. Этот могучий взгляд, не запрятанный в прищур, однажды уже ощутил на себе Фрунзе. Тогда, в Петрограде… «У него очень волевое лицо, жесткий рот, — подумал Михаил Васильевич, — а этого почему-то не замечают. Не замечают друзья. А враги, наверное, замечают и боятся».
— Нужно кончать… — повторил Ленин. — Хочу лишь предостеречь вас от чрезмерного оптимизма. Сейчас конец сентября. Два месяца… Не маловато?..
— Маловато. Но что делать? Мне ясно одно: переход в общее наступление во многом будет зависеть от времени переброски Конной армии Буденного.
…26 сентября Фрунзе прибыл в Харьков. 28 сентября он докладывал Ленину:
«В два дня сформирован в основных чертах штаб фронта… Положение на фронтах характеризуется упорным сопротивлением противника, очевидно, прекрасно осведомленного о наших планах… Настроение частей несколько надломлено…»