Все ураганы в лицо
Шрифт:
— Недурно. Я ведь тоже в тюрьме стихами баловался. Почему-то все политические заключенные подражают Огареву.
— Справедливое замечание. И Лермонтову.
— Подумать только: ведь все это было каких-нибудь три года назад! А как в Самару попали?
— Я ведь в Петроград намеревался податься, да проездом остановился в Самаре и угодил в руки к Бубнову.
— Андрею Сергеевичу?
— Вы его знаете?
— То, что я его знаю, не удивительно: с ним мы начинали в Иваново-Вознесенске в пятом.
— Непостижимо! Ведь Андрей и удержал меня в Самаре: не отпущу, говорит, люди здесь нужны.
— С «железкой» и у меня вышло почти такое же. Фигурировал в Чите под фамилией некоего Василенко, которого знал еще по Петербургскому политехническому институту. Оба мы были на экономическом. Я знал, что он из Читы. На месте все уточнили и состряпали «железку». А у этого Василенко, оказывается, половина забайкальцев — родственники да знакомые.
— Значит, вы экономист? Это тем более удивительно, что я тоже в некотором роде экономист: был секретарем больничных касс заводов «Треугольник» и «Гейслер», а в камере Спасской части преподавал товарищам политэкономию.
— Руководили совнархозом?
— Руководил.
— Я тоже руководил. Военным делом, случайно, не увлекались?
Куйбышев расхохотался.
— Семь лет кадетского корпуса, семь лет самой дикой муштры. Это был один из тридцати российских кадетских корпусов в Омске. По идее корпус должен был давать среднее образование будущим офицерам. А нас не образовывали, а муштровали. С этого, собственно, и начинается моя биография. Из военно-медицинской академии пришлось бежать, чтобы не угодить за решетку.
Фрунзе щурился все больше и больше, с хитроватым видом разглаживал усы.
— Остальное мне известно, Валериан Владимирович, от Бубнова. Вы были членом реввоенсовета Четвертой армии, но Троцкий почему-то отстранил вас. По-видимому, в связи с переходом на «мирную» работу. Я возбудил ходатайство о назначении вас членом реввоенсовета. Будем работать вместе.
Куйбышев поднялся.
— С вами, Михаил Васильевич, работать всегда рад. Колчак под горлом сидит… А Четвертая армия, как я полагаю, сейчас небоеспособна. Я написал в ЦК.
— Ну что же, сделаем ее боеспособной. Другого выхода у нас нет. Завтра выезжаю в Уральск.
— Мог бы сказать, что это очень опасно, но на вашем месте поступил бы точно так. Вы лезете в пасть волку. Используя антагонизм между Николаевской и 25-й дивизиями, белоказаки несколько дней назад совершили два внезапных налета на Уральск. Наши полки понесли большие потери. Все злы, раздражительны.
— Договоримся следующим образом: ждать вашего официального утверждения,
Они только что познакомились, но сразу поняли, что будут большими друзьями. И на всю жизнь. Они угадали друг в друге «прочность», крепость натуры. Объединив усилия, они могли бы своротить гору. А гору нужно было своротить в самые короткие сроки.
В Уральске, в тех заснеженных краях, завязался тугой, кровавый узел. Чем больше вникал Фрунзе в обстановку, тем скорее хотелось ему выехать туда, на место событий. Как развязать, разрубить узел? Можно потерять голову и ничего не сделать…
Разное случалось в жизни, разное, но такого еще не бывало: он, хозяин целой армии, не может управлять этой армией. Скорее бы прибыл коммунистический отряд… Двинуть отряд прямо на Уральск… А может быть, и не надо. Опереться можно на бойцов 25-й дивизии. Прославленная дивизия. Недавно бригада Кутякова этой дивизии отличилась при взятии Уральска. Но вся беда в том, что Реввоенсовет фронта передал две бригады этой дивизии соседней Первой армии, в Уральске осталась лишь бригада Кутякова. Кутяков еще не оправился от тяжелого ранения, и бригадой командует некто Плясунков. Уральск, таким образом, занят ненадежной Николаевской дивизией.
В штабе армии тепло, уютно. Роскошный особняк за высокой каменной оградой. Шестьдесят комнат. Мраморная лестница ведет на второй этаж, где находится кабинет командарма. А за окнами — мороз, от которого стынет вода в кожухе пулемета.
…Как все-таки быть с мятежными полками? После долгих раздумий Фрунзе послал в штаб Николаевской стрелковой дивизии приказ: «Преступление перед Советской властью смыть своей кровью». Только в этом случае виновники мятежа не понесут наказания. Сами обстоятельства всегда заставляли его быть тонким психологом. Ему казалось, что существует не только психология масс, но и умонастроение масс, вызванное той или иной конкретной обстановкой. Всегда он бил наверняка. И теперь, все взвесив, мог уверенно сказать, что выйдет победителем. Тех, кто поднял мятеж, обманули. И обманутые это очень скоро поняли, но просто не знают, как вести себя дальше. Он дал им возможность искупить свою вину, и они, конечно, с радостью ухватились за эту возможность.
Вызвал Новицкого, адъютанта.
— Едем в Уральск!
Уселись в розвальни, укрыли ноги козловыми одеялами и покатили по белому метельному простору в неизвестное. От Самары до Уральска напрямую по заметенному санному пути — почти триста верст, а на деле — все четыреста. Собственно, Уральск — это уже передовая. На станции Шипово, до которой рукой подать, засели белоказаки. Тут, в снежной кутерьме, ненароком можно заехать в село, занятое беляками. Ведь четкой линии фронта нет. В тылу красных войск пошаливают бандиты. А командарм отправился в дорогу без всякого конвоя. Сел — и поехал. В штабе армии заблаговременно зачислили его в покойники.