Все вечеринки завтрашнего дня
Шрифт:
— Говоришь по-испански? — сказано на мадридском наречии, не звучавшем на его устах долгие годы.
Мальчик ставит пустой стакан рядом с первым и смотрит на человека. Страха в нем нет.
— Люди, которые на меня напали, — это были твои друзья? — приподняв одну бровь. Совсем ничего.
— Сколько тебе лет?
Старше, думает человек, своего эмоционального возраста. Намек на сбритую щетину в уголках верхней губы. Карие глаза чисты и безмятежны.
Мальчик разглядывает два пустых пластиковых стакана на исцарапанной металлической стойке. Поднимает взгляд
— Еще? Ты хочешь пить еще?
Мальчик кивает.
Человек делает знак итальянцу за стойкой. Снова поворачивается к мальчику.
— Тебя хоть как-нибудь зовут?
Ничего. Ничего не меняется в карих глазах. Мальчик глядит на него так спокойно, как может глядеть мирный пес.
Окруженная горками фруктов серебряная соковыжималка коротко хлюпает. Наструганный лед вбивается миксером в мякоть. Итальянец переливает напиток в пластиковый стакан и ставит его перед мальчиком. Мальчик смотрит на сосуд.
Человек двигается на скрипящем металлическом стуле, его длинное пальто покоится складками, как крылья отдыхающей птицы. У него под рукой, тщательно вычищенный, спит клинок, свободно качаясь в своих магнитных ножнах.
Мальчик берет стакан, открывает рот и вливает густую смесь льда и фруктовой мякоти прямо в горло. Задержка в развитии, думает человек. Синдром трагической матки города. Жизненные сигналы искажены химикатами, недоеданием, ударами судьбы. И все-таки он, как и все остальные, как и сам человек, существует в точности так, в точности там и в точности в тот момент времени, как, где и когда он задуман существовать. Это дао: тьма внутри тьмы.
Мальчик ставит пустой стакан рядом с двумя другими.
Человек выпрямляет ноги, встает, застегивая пальто.
Мальчик протягивает руку. Два пальца прикасаются к часам, которые человек носит на левом запястье. Рот мальчика приоткрывается, будто он хочет что-то сказать.
— Время?
Что-то шевелится в лишенных выражения карих безднах глаз мальчика. Часы старинные, добыты у специалиста-дилера в одной из укрепленных аркад Сингапура. Это артиллерийские часы. Они говорят человеку о сражениях иных времен. Они напоминают ему о том, что любое сражение однажды станет таким же смутным воспоминанием и что лишь мгновение имеет значение, что мгновение абсолютно.
Познавший истину воин идет в битву, как на похороны любимой, да и как может быть иначе?
Мальчик наклоняется вперед; то, что таится в его глазах, видят только часы.
Человек размышляет о тех двоих, оставленных им этим вечером на мосту. Охотники в своем роде, отныне для них охота закончилась. И этот, третий, следующий за ними по пятам. Чтобы подбирать объедки.
— Тебе нравится?
Никакой реакции. Ничто не способно сломать концентрацию, связь между тем, что всплыло из бездн глаз мальчика, и аскетическим черным циферблатом наручных часов.
Дао делает ход.
Человек расстегивает стальную скобу, скрепляющую браслет. Он отдает часы мальчику. Он делает это, не раздумывая. Он делает это с той же бездумной уверенностью, с какой чуть раньше убивал. Он делает это, потому что так нужно, потому что так правильно поступить; потому, что жизнь его бьется в такт с дао.
Нет никакой нужды прощаться.
Он уходит от мальчика, оставленного навеки в созерцании черного циферблата и стрелок.
Он уходит сейчас. Мгновение — в равновесии.
10
АМЕРИКАНСКИЙ АКРОПОЛЬ
Райделл все-таки сумел настроить бразильские очки на фрагмент схемы Сан-Франциско, но ему еще требовалось узнать от Кридмора, как добраться до гаража, где они собирались оставить «хокер-аиши». Кридмор, разбуженный Райделлом, казалось, не сразу уяснил, кто такой, собственно, сам Райделл, но похвально быстро начал соображать. Взяв консультацию у сложенной пополам визитной карточки, извлеченной из «часового» кармана джинсов, он четко разузнал, куда нужно двигать.
Это было старое здание в районе, где подобные строения обыкновенно преображались в резиденции, но густота колючей проволоки намекала, что эта территория до сих пор не обуржуазилась. Вход контролировала пара «шкафов» со значками фирмы «Универсал», занимавшейся в основном обычной охраной промышленных объектов. «Шкафы» размещались в офисе у ворот и смотрели канал «Реальность-1» на плоском экране, подпертом огромной стальной пластиной, у которой был такой вид, будто по каждому ее квадратному дюйму прошлись большим отбойным молотком. Одноразовые кофейные чашки и пищевые контейнеры из белой пены. Все это показалось Райделлу по-домашнему родным, и он прикинул, что скоро там должна быть пересменка, в семь утра. Не такая уж дурная, наверное, работенка, бывает и хуже.
— Ставим на временную стоянку, — сказал им Райделл.
На плоском экране был виден олень. За ним — знакомые очертания заброшенных небоскребов центра Детройта. Логотип «Реальности» в нижнем правом углу дал ему нужный контекст: одно из этих шоу о природе.
Ему дали список, чтобы он ткнул в номер предварительного заказа, записанный у Кридмора на бумажке, и оказалось, что за стоянку уплачено. Его заставили расписаться прямо там же, рядом с номером. Сказали поставить тачку на место номер двадцать три, уровень шесть. Он вышел из офиса, забрался обратно в «хокер», рванул вверх по скату, мокрые шины визгнули по бетону.
Кридмор проводил операцию по наведению лоска, глядя в подсвеченное зеркальце за противосолнечным забралом на пассажирском месте. Операция состояла из многократного прочесывания волос пальцами, вытирания пальцев о джинсы, потом растирания глаз. Затем он оценил результаты.
— Самое время выпить, — обратился он к отражению своих налитых кровью буркал.
— Семь утра, — сказал Райделл.
— О чем я и говорю, — сказал Кридмор, откинув забрало обратно наверх.
Райделл нашел номер двадцать три, написанный краской на бетоне, между двух неизвестных транспортных средств, задрапированных в чехлы. Он осторожно втиснул «хокер» меж ними и начал отключать машину. Он был способен проделать это, не обращаясь к меню подсказок.