Все вечеринки завтрашнего дня
Шрифт:
Около планера навалены черные нейлоновые мешки. Шеветта принимает их за спальники. Кто-то, видно, готов провести здесь всю ночь, если будет нужно, и она понимает, что парень с военной стрижкой подготовил себе укрытие на случай, если ему придется прятаться. До нее вдруг доходит, что, вероятно, это он поджег мост и виновен уже во множестве смертей, а сейчас стоит себе улыбается, будто очень рад ее видеть, и пистолет его воткнут Райделлу в ухо.
У Райделла сокрушенный вид. Такой печальный сейчас.
— Ты убил Карсона, — слышит она собственный голос.
— Кого?
— Карсона.
— Он здорово попортил твою вывеску.
— Он был задницей, — сказала она, — но ты не должен был его убивать.
— К счастью, — ответил «шарф», — вопрос тут не в том, кто задница, а кто нет. Если б вопрос был в этом, мы ни за что бы не справились с нашей работой.
— Ты умеешь управлять этой штукой? — Шеветта махнула рукой в сторону планера.
— Конечно. Я собираюсь убрать этот пистолет из вашего уха, — сказал он Райделлу.
И убрал. Она заметила, Райделл взглянул на нее. Парень с военной стрижкой ударил его пистолетом по голове. Райделл опрокинулся навзничь. Лежал там, как большая сломанная кукла. Одна из светящихся искр упала на его дурацкий розовый защитный слюнявчик, прожгла в нем черную метку.
— Я собираюсь оставить вас здесь, — сказал «шарф». Он навел пистолет на ноги Райделла. — Коленная чашечка, — сказал «шарф».
— Не надо, — сказала она.
Он улыбнулся.
— Ложись там, где стоишь. На самом краю. Лицом вниз. — Пистолет не сдвинулся с места.
Она поступила, как ей велели.
— Руки за голову.
Она поступила, как ей велели.
— Так и лежи.
Она могла наблюдать самым краешком глаза, как он движется к планеру. Крыло трепещет под дуновеньем бриза, издавая ритмичное бренчание.
Она увидела, как «шарф» нырнул под похожее на воздушного змея крыло и оказался внутри углеродно-волоконного каркаса. Там имелась панель управления; она видела в фильмах «Реальности», как люди летают на этих конструкциях.
В руке «шарф» по-прежнему держал пистолет, но в Райделла он уже не целился.
Она вдыхала запах асфальта, спекшегося на крыше. Она помнила, как размазывала асфальт со Скиннером в жаркий безветренный день, как они разогревали ведро с затвердевшим гудроном над пропановой горелкой.
Мир, в котором Скиннер помогал строить, горел на ее глазах, и они с Райделлом могли сейчас запросто сгореть вместе с ним, а парень с военной стрижкой спасал свою шкуру.
— Неужели ты долетишь на этой штуковине до самого Эмбаркадеро?
— Легко и непринужденно, — ответил он. Она увидела, что он сунул пистолет в карман черного плаща и вцепился в перекладину обеими руками, приподнимая планер. Бриз подхватил его. «Шарф» поймал ветер, напомнив ей отчего-то шагающего ворона, из тех больших воронов, которых она видела в детстве в Орегоне. Теперь он был всего в нескольких футах от края, на той стороне крыши Скиннеровой лачуги, что смотрела на Китайский залив. — Ты со своим дружком доставила мне чертову массу хлопот, — сказал он, — но теперь вы оба либо сгорите заживо, либо задохнетесь от дыма, так что, я полагаю, мы квиты. — Он огляделся, ступил вперед.
Шеветта, не успев принять никакого сознательного решения, вскочила на ноги, идет, открыв нож, который оставил ей Скиннер. Ножом прорезает — в тот момент, когда «шарф» уже шагает через край, — трехфутовую полосу в черном крыле планера.
Не успев издать ни звука, дернувшись всем телом, он ринулся вниз, все быстрей и быстрей вращаясь, словно лист, и разбился, ударившись обо что-то внизу.
Она осознала, что стоит на самом краю, рука протянута в пустое пространство, — и сделала шаг назад. Посмотрела на нож, зажатый в руке, на впечатанный в него узор кованых звеньев мотоциклетной цепи. Потом она бросила его прочь, повернулась и пошла к Райделлу, опустилась рядом с ним на колени. На голове его была рана, волосы мокрые от крови. Глаза открыты, но, казалось, он ничего не видит.
— Где он? — спросил Райделл.
— Не верти головой, — сказала она, — его больше нет.
Бриз изменил направление, на них навалился такой густой дым, что города не стало видно. Оба начали кашлять.
— Что там за шум? — еле выдавил Райделл, пытаясь вытянуть шею, чтобы посмотреть.
Она решила, что это, должно быть, грохот огня, но звук перешел в уверенный барабанный бой, и, всмотревшись, она увидала — точно на уровне своей головы — невозможный, с целый квартал шириной, блестящий серый нос грузовоза, украшенный буквами «Омаха трансфер», тридцати футов каждая.
— Господи Боже, — сказала она, когда чудовище нависло над ними; его гладкое, невероятно широкое брюхо было так близко, что она могла бы потрогать его.
А потом грузовоз сбросил вниз свой груз — около двух миллионов галлонов чистой ледниковой воды, предназначенной для городов южнее Лос-Анджелеса, и ей оставалось только прижаться к Райделлу и держать рот закрытым, сопротивляясь давлению этого океана, а потом она оказалась совсем в другом месте, и плыла по течению, и еще ей казалось, что она так давно, так давно не спала.
67
СЕРЕБРЯНЫЙ ЗАМОК
В серых полях Силенцио находит серебряный замок, место пустое и какое-то новое. Здесь совсем нет людей, одни лишь коридоры, и он удивляется, зачем кто-то построил подобную штуку.
Система наручных часов ведет его вглубь, все глубже и глубже, каждый следующий коридор похож на предыдущий, и он устал от этого, но «Футуроматика» все еще где-то там, впереди, и он обязательно ее найдет.
А когда, наконец, он находит ее в очень маленькой комнате, у корня, из которого растет серебряный мир, он обнаруживает, что он не один.
В этой комнате какой-то мужчина, и мужчина глядит на Силенцио и не может поверить, что Силенцио тоже в комнате, в глазах мужчины страх, который, Силенцио чувствует, отражает, как зеркало, его собственный страх, и Силенцио хочет сказать мужчине, что он пришел сюда только затем, чтобы взять часы, потому что они — часть системы стрелок, циферблатов и приклеенных цифр, и что Силенцио не сделает ничего плохого, но глаза у мужчины похожи на глаза тех, кому Крысук показывал нож, и вдруг кто-то кашляет за спиной у Силенцио. Обернувшись, Силенцио видит страшного человека, его голова как облако крови, окровавленный рот раскрыт в безмолвном вопле, и этот рот совсем не шевелится, когда страшный человек произносит: