Все. что могли
Шрифт:
К удивлению Ильина немцы не пустились в преследование. Скоро стало понятно почему — по балке тут и там вспухли минометные разрывы. Мины лопались с металлическим звоном, взлетала сырая земля, в воздухе свистели осколки. Один за другим падали бойцы, и казалось невозможно вырваться из огненного вихря.
Из обеих групп выбило больше половины. Ильину осколок ударил выше правого колена, сапог наполнился кровью, нога перестала слушаться. Двое бойцов подхватили его под руки, и он прыгал, как журавль, опираясь на их плечи.
В конце концов
Трогая запыленную, наползавшую на крутые черные брови повязку, Синяев коротко рассказал о бое своей заставы:
— Когда после приказа мы отошли, далеко углубляться в тыл все-таки не стали. Вот, думаем, придет поддержка, армейские части, и мы вышибем немца. Встретили же одного Горошкина.
— Вы нам крепко помогли. Ну, а немца, дай срок, выбьем, — сказал Ильин.
В полдень вышли к пасеке. Их встретил старик в длинной, почти до колен, холщовой рубахе. Ветер топорщил пушистый венчик седых волос вокруг широкой загорелой лысины, полоскал рубаху, висевшую на костлявых, высохших плечах.
Раненые, отправленные вчера Горошкиным, оказались здесь же.
— Двое выжили, — докладывал боец-возница. — Остальные еще по дороге… — и показал на свежий холмик под свисающими до земли ветвями старой замшелой ивы. — Дед говорит, мол, оставляйте ребят на хуторе, обещает уберечь и выходить.
— Будь в надежде, Андрей Максимыч, — подтвердил старик.
Он у пограничников был своим человеком. Одну зиму работал в пограничной комендатуре истопником. Постоянно проживал с семьей на хуторе, держал скотину, сажал огород, имел пасеку. От него привозил Горошкин гостинец комендатурским детям. По-русски старик говорил почти чисто. Рассказывал Ильину долгими зимними вечерами, когда топил печи, что еще в конце прошлого века ему, двадцатилетнему парню, довелось несколько лет прожить в России, где его хозяин покупал пшеницу для Европы. Работая у него грузчиком, Никифорович сдружился с русскими парнями, такими же батраками, как и он. Сколько бы горя ни мыкал в дальней стороне, после тепло вспоминал о России и своих друзьях.
— Что в нашем городке делается, не слышал, отец? — спросил Ильин с тревогой и тайной надеждой, может, миновала его горькая судьба, может, мимо него прокатилась вражеская орда.
Старик сокрушенно махнул рукой:
— Грабит немец, жгет хаты. Внучка прибегла оттуда ни жива ни мертва.
На его зов из домика-летника, сложенного из жердей и покрытого корой, появилась девочка лет четырнадцати в светлом, в синюю горошинку платье. Она слышала, о чем спрашивал Ильин, и ее широко открытые глаза налились слезами, по щекам пролегли дорожки. Девочка замотала головой, запричитала:
— Ой, ридный дядечко! Нимцив там богато… та що и инших…
Девочка заплакала навзрыд, узенькие плечи ее затряслись, она уткнулась головой деду в грудь, кропила слезами холщовую рубаху.
— Ладно, внучка, ступай в клуню. Успокойся, — старик заскорузлой ладонью погладил ее. — Я сам скажу.
Но ничего утешительного Ильин не услышал от него. По его рассказу выходило, что на пограничную комендатуру нападение было совершено еще до начала бомбежки.
— Люди балакали, яки-то парачисты… те, что з неба сигають. Да ще пан Богаець з бандюками. У поместьи зараз высоко немецько начальство. Прикордонникив усих побилы.
— А семьи командиров… что стало с ними? — чувствуя, как у него холодеет внутри и отливает кровь от лица, спросил Ильин. — Ты что-нибудь знаешь, Никифорович?
Старик развел руками, опустил голову и из-под набрякших век, как и у внучки, потекли слезы.
— Что же ты плачешь, отец?
— Слышал… да, может, и не совсем так было, — пасечник провел по глазам коричневым пальцем, стряхнул капли с сивых усов. — Дурные вести, сынок, разносятся быстрее, чем добрые.
Он пересказал то, что внучка его слышала от матери и соседок. Немецкие солдаты и местные бандиты ворвались в квартиры, забрали женщин и детей. Потом их угнали к сыродельному заводу. Защитить их было некому.
— Разве пограничники не оборонялись? — Ильин присел на пенек, долго умащивал раненую ногу — она наливалась нестерпимой болью.
«Освободить, — взвинчивал он себя. — Любой ценой вызволить женщин и детей».
Любой ценой… Что он мог вложить в это понятие сейчас? Лишь собственную жизнь. Если это спасет их, он отдаст ее.
— В точности не известно, все ли пограничники погибли, — продолжал старик. — Рассказывают, кто-то двоих охранников возле завода порешил.
— Возможно, этот кто-то пытался вызволить женщин?
— Про то мне не известно, — пасечник расстелил на траве брезентовый плащ, разрезал ковригу хлеба, поставил котел вареной картошки. — Лиха хлебнем, через ворот оно перельется…
Круто посолив ломоть, Ильин жевал, с трудом двигая отяжелевшими челюстями. Горьким показался ему в эту минуту хлеб старого пасечника.
15
Вымахнув на взгорок, Кудрявцев оглянулся. Всадники уже скакали вдоль поезда.
— Наддай, ну же! Прибавь ходу, чес-слово! — кричал он, словно надеясь, что машинист услышит его.
Тот и вправду отозвался гудком, колеса завертелись быстрее, и всадники начали отставать.
Взгляд Кудрявцева ухватил, как через рельсы на переезде перевалил танк, поводил из стороны в сторону стволом с набалдашником, выстрелил в домик стрелочника, к которому приближались верховые. Взметнулась и рассыпалась черепичная крыша. Испуганные кони шарахнулись, передний споткнулся и завалился, всадник перелетел через его голову.