Все. что могли
Шрифт:
— Зовите просто Лукич, — кивнул Гринюк. — В селе меня все так кличут.
Настороженность с обоих как рукой сняло. Ильин пояснил, почему не отошел вместе с погранотрядом:
— День на заставе продержались, к вечеру немцы обложили со всех сторон. Оказались мы в ловушке. На другое утро подошла на помощь горстка бойцов, и мы прорвались. Но со своим отрядом не соединились.
Гринюк свернул цигарку. Маленькая комнатка наполнилась ядреным, дерущим глотку дымом самосада.
— Отряд ваш в мясорубку попал, — Лукич прокуренным пальцем прочертил по столу,
Лукич нахмурился, вислые усы ощетинились. Окутываясь дымом, горевал:
— Те, первые, нас не зацепили, быстро прошли мимо. Но потом нас форменным образом обчистили до нитки. Свели скотину со дворов, забрали вещи и продукты. Окончательно разорил село молодой Богаец. Вы об этом помещике должны знать. Пришел с немцами, и сам в немецкой форме. Служит им. Остатних племенных коров угнал, многих мужиков и баб заарестовал. До сих пор не вернулись.
«Широко распространился господин Богаец», — подумал Ильин, и заныло в груди, клещами схватило. Это имя разбередило память, словно незаживающую рану, о разгромленной комендатуре, погубленных семьях.
Он поднялся, опираясь на тросточку, заковылял по комнате, как подшибленный скворец.
— Лукич, надо защищать селян, пресекать грабеж, сопротивляться, — говорил он председателю сельрады, но мысленно обращался к себе: «Тоже пока на печи лежим. Надо, чтобы немец знал, что, отправляясь за шерстью, сам вернется стриженым».
— Собралось нас в лесу десятка полтора мужиков, — Лукич сердито подергал вислыми усами. — А толку-то… На всех у нас два дробовика, да и к тем припасов немае. Люди мы не военные. Прибились к нам и такие, кто в драку не полезет. Им лишь бы переждать лихую пору, готовы схорониться у баб под подолом.
— Что слышно, далеко ли шагнул немец? — спросил Ильин.
— Разное болтают. Что якобы Ленинград обложил, на Москву прет, — у Лукича покривился рот, будто он удерживал слезы.
— Трудно поверить, — выдохнул Ильин, спотыкаясь на ровных половицах. — Где наши-то силы, почему не остановят?
Рушилась его надежда вырваться к своим, под корень рубили ее такие вести.
— У нас тут всякая мразь, какой раньше хвост прищемили, повылазила, — покусывал ус Лукич. — Старосты, полицаи появились. Новый порядок. Всех велят поить, кормить.
— Нам с вами, Тихон Лукич, надо объединиться. Организуем отряд. Оружием мы поделимся, потом начнем отнимать его у немцев.
— Во це дило, — обрадовался Лукич, попросил послать с ним бойцов до его лагеря, чтобы дело в долгий ящик не откладывать.
Вернувшись, Горошкин рассказал, что никакого лагеря у Лукича пока нет, стоит на островке посреди болота несколько шалашей из веток и камыша.
— Мужики дельные, на мой взгляд. Заволновались-зашевелились, как автоматы да винтовки увидели. Эти пойдут в бой. Но есть и такие — исподлобья на нас поглядывают. Для этих мы москали.
— Ладно, все образуется, — пообещал Ильин.
Как только нога его окрепла, он тоже перебрался в лагерь. Убедился, Горошкин говорил правду:
— Зима придет, болото замерзнет, и мы как на ладони у врага. Сожмет он ее, и от нас мокрое место останется, — втолковывал Ильин Лукичу. — Надо забираться в лес, где поглуше. Он нам укрытие и защита. Землянки строить.
— Неужто зимовать придется? — поднял брови Лукич.
— Вы сами говорили, как далеко немец зашел. От нас будет зависеть, как его тылы здесь станут себя чувствовать. Надо, чтобы у них земля под ногами горела.
Через неделю Ильин повел бойцов в засаду на дорогу. С ним пошло и несколько селян. Вылазка эта хотя и оказалась удачней первой, но снова погибли двое пограничников и один крестьянин.
Это событие по-разному подействовало на людей. На первый взгляд, показалось, у них разгорелся боевой азарт, тем более, что они добыли два немецких автомата и десяток гранат с длинными деревянными ручками, но… утром пятерых мужиков недосчитались.
— Втиклы до своих хат, — угрюмо сообщил Лукич. — Злякались нимця. От бисовы диты.
Он не осуждал селян, даже вроде бы оправдывал, убеждая Ильина, что оторвать их от семей невозможно. Боятся, как бы немцы не казнили жену и детишек, не спалили хату.
— Значит, так: волков бояться — в лес не ходить?
— На деле-то… ерунда получается.
— Будем считать так: дело это мы с вами организовали плохо, — жестко сказал капитан. — Надо поправлять его. Людей подбирать, которые не испугаются борьбы. Другого пути нет, Лукич.
Последующие дни показали, что «злякались» не все. Вместо ушедших в отряде появились другие, их было гораздо больше. По селам разлетелся слух о смелых людях, которые на дорогах бьют немцев. Крестьяне стали искать этих людей.
Лукич принимал их всех, без разбору. Но иные, прожив в отряде неделю, отправлялись домой на побывку, «з жинкою повидаться, худобу погодуваты…». Возвращались, приводя с собою «то свояка, то кума», приносили самогон.
— При таком порядке, вернее, беспорядке, мы и не заметим, как в отряд затешется вражеский лазутчик, — втолковывал Ильин Лукичу.
— Та ни… все свои мужики, им не можно с ворогом знатыся, — непонятно почему упрямился Лукич, может, не хотел недоверием обидеть земляков.
Мягко, но настойчиво Ильин доказывал Лукичу, что бесконтрольное хождение в села не имеет ничего общего с дисциплиной, разлагает отряд. Партизанский отряд это почти воинское подразделение. В нем должен быть жесткий внутренний распорядок. Людям надо понять, командиру прежде всего, что объединились они не ради забавы. Сошлись добровольно, силком их никто держать не собирается. Но коли записался в отряд, надо подчиниться строгому порядку, за нарушение отвечать по всей строгости военного времени. Только при условии высокой организованности можно создать действительно боевой кулак и добиться результата в борьбе с врагом.