Всегда вчерашнее завтра
Шрифт:
Глава 40
Его держали в полиции не очень долго. Десятки свидетелей видели, как в них стрелял неизвестный. И еще десятки видели, как были убиты неизвестный и застреливший его Семенов. У Дронго не было оружия, все документы оказались в порядке. Вечером этого же дня его выпустили из полиции, приказав покинуть Монако в двадцать четыре часа.
Он вернулся в «Эрмитаж». Документы находились теперь в камере хранения парижского вокзала «Монпарнас». В них заключалось все: горе и радость, страх и подлость, измена и предательство. В этих чемоданах находился горючий материал, способный взорвать Литву, опрокинуть стабильность в маленьком прибалтийском государстве, граждане
«Почему я отказываю в праве на независимость этому маленькому народу?
Почему я должен решать за них, как им жить, что им делать, в каком государстве находиться? — думал Дронго, сидя в кресле. — И как мне поступить в таком случае? Господи, почему именно я должен сделать этот нелегкий выбор? Отдать документы литовцам? Но тогда разразится грандиозный скандал на весь мир.
Выяснится, что очень многие известные политические деятели маленькой страны — бывшие агенты КГБ, „стукачи“ и информаторы. У них полетит правительство, парламент, все выступят против всех. Родятся злоба и ненависть. И еще неизвестно, кому в руки попадут эти документы. Если такому, как Хургинас, он добьет своих политических противников, сотрет их в порошок. Если такому, как Стасюлявичюс, тот просто предаст их гласности и опозорит своих политических оппонентов на весь мир. Но вместе с ними он автоматически сметет и весь правящий класс своей республики. Ибо, получив подобные сведения, простой человек разуверится во всех политиках, откажется от собственных кумиров и выстраданных идеалов.
Отдать в Службу внешней разведки России? Все-таки это документы бывшего КГБ. И Россия стала правопреемницей Советского Союза. А Служба внешней разведки — это бывшее Первое главное управление КГБ СССР. Значит, это их документы.
Логичнее всего отдать документы именно им, возвратить их первоначальному владельцу. И тогда десятки и сотни людей в маленькой республике услышат телефонные звонки и предложения неизвестных резидентов, требующих возобновить сотрудничество. Такова цена этих документов. Цена жизни многих людей.
Но это может приблизить воплощение той мечты о единственной стране, в которую я все еще хочу верить, — убеждал он себя. — Но почему тогда я никак не решаюсь позвонить в Москву? Почему? Ведь я так мечтал о единственной стране, я проплакал всю ночь, когда узнал о крушении Советского Союза, который я защищал и ради которого проливал свою кровь. Почему тогда я не отдаю документы в Москву?»
Дронго вспомнил разговор, состоявшийся у него перед приездом во Францию, с известным писателем, который к тому же был не менее известным общественным деятелем, председателем Комитета по культуре парламента республики. Дронго мрачно доказывал ему, что не представляет перспектив развития, кроме как посредством слияния в единую страну. Не видит никаких шансов на выживание Грузии, не имеющей ничего и никого вокруг, единственный шанс которой — в дружбе с Азербайджаном, а вернее, с бакинской нефтью. Еще существовала Армения, оказавшаяся в кольце не очень благожелательно настроенных соседей, чьим единственным гарантом самого существования нации выступала Россия. Азербайджан, раздираемый на части национальными и региональными проблемами, клановыми и племенными предрассудками, не способный справиться с внешними и внутренними проблемами. Он считал единственными гарантами относительной стабильности в регионе лидеров этих государств, после ухода которых никакие проблемы уже невозможно будет просчитывать логическим путем естественного развития.
Он не находил перспектив развития у Казахстана, Узбекистана, Таджикистана, Туркмении, где правящие падишахи обреченно понимали, что после их смерти все пойдет прахом, а новые президенты-падишахи переименуют улицы и площади, названные в
Он не верил в новые демократии. Единственным шансом на спасение он считал собранную из отдельных республик единую страну, гарантировавшую каждому право на жизнь.
Но писатель с ним не соглашался. Он говорил о свободе как высшем благе для любого народа. Рассказывал об обретении независимости как выстраданной долгожданной мечте миллионов людей. Объяснял, что не имеет права занимать капитулянтские позиции как гражданин и писатель. Он, безусловно, по-своему прав. Но только по-своему. Ибо видел мир и свой народ исключительно со своей высоты, с позиции писателя, любящего свою родину. А Дронго, по-прежнему упрямо считавший, что родиной миллионов людей была единая страна, канувшая в Лету, не соглашался с оптимистическими прогнозами на будущее, просчитывая варианты грядущих страшных потрясений, которые обещали взорвать весь мир.
Но он не имел права решать за целый народ. Он вспомнил горькие слова Стасюлявичюса о будущем собственной страны. И три запомнившихся слова — «всегда вчерашнее завтра».
Дронго вздохнул. Это был первый и единственный случай в его жизни, когда он не знал, как поступить. Не мог решить, что отвечает высшим канонам справедливости. Вернуть документы в республику, взорвать там мир и согласие, помочь гражданам Литвы пройти через боль и очищение к правде. Или отдать документы в Москву, помогая российским спецслужбам и стоявшим за ними проимперским силам снова закабалить маленькую страну, создавая то единое и могучее государство, о кончине которого он всегда искренне сожалел.
Но будет ли новое государство тем самым старым Союзом? Или возникнет новая страна со своим осмысленным опытом развала, где уже не найдется места маленьким народам и нациям? И, разделенная на губернии, она заживет уже другой жизнью, при которой прежняя самостоятельная жизнь покажется сущим благом. Он не знал, что предпринять.
И тогда он сделал то, чего не делал никогда в жизни. Нарушая все каноны конспирации и элементарной логики, руководствуясь лишь здравым смыслом и полагаясь на житейский опыт, он позвонил в родной город, своему отцу, решив спросить у него совета. Отец, как и он, выступал суровым противником распада страны, строгим критиком нового мира. Но он был профессионалом, давшим сыну первые уроки жизни, учившим его все подвергать беспощадному анализу. Он набрал код, номер и услышал близкий голос отца.
— Добрый вечер, — сказал Дронго.
— У нас еще день, — заметил отец. — В последнее время ты вообще перестал звонить. Как у тебя дела?
— Неплохо. Я позвонил, чтобы посоветоваться.
— У тебя проблемы?
— Да, не могу решить, как мне поступить. Я получил документы. — Он говорил, понимая, что номер может прослушиваться. Но другого выхода сейчас он не видел. — Очень важные документы, касающиеся одной из бывших республик. И я не знаю, что мне делать. Вернуть их в эту республику или отдать в Москву. Что предпринять?
— А кому они нужнее?
Дронго задумался.
— Не знаю, — честно сказал он, — они нужны обеим странам. Может, они нужны и другим, третьим странам. Они нужны всем.
— Что-нибудь секретное?
— Агентурные данные, — врать почему-то не хотелось, — на очень больших людей, завербованных еще в советское время.
Отец молчал. Долго. Секунды отсчитывали дорогое время междугородного разговора. Наконец Дронго услышал:
— В любом случае эти документы принесут только боль и страдания людям.