Всегда возвращаясь домой
Шрифт:
Но там не было никакого помещения. Там был сплошной камень, и я оказалась внутри этого камня. Там не было света, там не было места, там было нечем дышать. Я думаю, что все остальное мое видение было связано именно с пребыванием внутри этого камня, то есть именно там-то все и произошло; однако, согласно своей человеческой природе, люди должны хоть что-нибудь видеть, и все вокруг меня как бы менялось и превращалось в вещи и существа, словно я попадала в иные места.
Мне казалось, что эта скала из змеевика треснула, развалилась на куски, смешалась с красноземом и через какое-то время я сама тоже попала в землю, став как бы частью почвы. Теперь я могла чувствовать то, что чувствует почва. Я чувствовала, как дождь вливается в меня, падая с небес. Я чувствовала – и отчасти это было подобно способности видеть, – как дождь падал сверху и просачивался в меня, падал с небес, которые сами казались сплошным дождем.
Я как бы засыпала и снова просыпалась, но спала не полностью, а постигая нечто во сне. Я начала ощущать камни и корни, а вдоль своего левого бока – бег холодной воды и услышала ручеек, возникший в
Койотиха сошла вниз по тропе ветра. Она явилась мне в виде худой женщины с жесткими серовато-коричневыми волосами, росшими у нее на голове и на руках, и с тонким длинным лицом. Глаза у нее были желтые. Двое ее детей пришли с нею вместе, но в виде детенышей койота.
Койотиха посмотрела на меня и сказала:
– Не бойся. Ты можешь посмотреть вниз. Можешь посмотреть назад.
Я посмотрела назад и вниз, содрогаясь под порывами ветра. Внизу и за моей спиной виднелись темные верхушки деревьев; над лесом сияла радуга, а на листьях играли отблески света. Я подумала, что на этой радуге, должно быть, есть люди, но не была уверена в этом. Внизу и далеко впереди виднелись покрытые пожелтевшей от летнего зноя травой холмы и меж ними – река, что текла в море. Кое-где в воздухе подо мной было так много птиц, что я не видела земли, видела только отражавшийся на их крыльях свет.
У Койотихи был высокий певучий голос, в котором как бы одновременно слышались несколько голосов. Она сказала:
– Хочешь подняться еще выше?
Я ответила:
– Я хотела бы пойти к Солнцу.
– Ну так иди вперед. Все это моя страна. – Сказав это, Койотиха шагнула мимо меня прямо на крылья ветра и побежала по ним на четвереньках, как все койоты, вместе со своими щенками. Я одна осталась стоять там, на ветру. Пришлось и мне тоже двинуться вперед.
Мои шаги по крыльям ветра были широкими и неторопливыми, как у танцующих Танец Радуги. При каждом шаге мир внизу выглядел иначе. При одном он был светлым, при другом – темным. При следующем шаге его словно затягивало дымом, а потом дым разлетался, будто его и не бывало. При следующем долгом шаге черные и серые облака пепла или пыли скрыли все вокруг, а шагнув еще разок, я вдруг увидела песчаную пустыню, где ничего не росло и ничто не двигалось. Я сделала еще один шаг, и все внизу превратилось в сплошной город – только крыши и улицы, по которым спешило множество людей; люди шныряли по этому городу и были похожи на насекомых в пруду, когда посмотришь сквозь увеличительное стекло. Я сделала еще шаг, и мне стали видимы глубины океана, передо мной обнажилось его дно, и лава медленно изливалась из трещин в океанском дне, и огромные пустынные каньоны вдали, в тени стен, поддерживавших континенты, почему-то были похожи на канавы, какими окапывают у нас стены амбаров. И еще один долгий шаг сделала я на крыльях ветра и увидела поверхность нашего мира, пустынную, гладкую и бледную, как личико младенца, которого видела однажды: он родился без передних долей головного мозга и без глаз. Я сделала еще шаг, и ястреб встретил меня в лучах солнца в застывших небесах над юго-западными склонами Горы-Прародительницы. Шел дождь, и облака на северо-западе были по-прежнему темны. Капли дождя сверкали на листьях деревьев в лесу и в ущельях, которыми изрезаны были горные склоны.
Из того видения, что открылось мне в Девятом Доме, я кое-что могу рассказать – словами, письменно, – а кое-что спеть под аккомпанемент барабана. Но для большей части увиденного я так и не подобрала ни нужных слов, ни музыки, хотя с тех пор я большую часть своей жизни посвятила именно тому, чтобы найти и эти слова, и эту музыку. Я не умею нарисовать то, что вижу, ибо моей руке не дарована способность придавать изображенному предмету сходство с настоящим.
Мне все-таки кажется, что гораздо лучше это могло бы быть нарисовано, чем рассказано, и вот почему: там не было ни одного человека. Рассказывая что-то, вы говорите: «Это сделал я» или «Это увидела она». Когда же не существует ни меня, ни ее, то как бы не существует и самой истории. Я существовала, пока не попала в Девятый Дом; там существовал ястреб, но меня там не было. Ястреб был; был и неподвижный, застывший воздух. Если смотреть на вещи глазами ястреба, то лишаешься собственной души. Твое собственное «я» смертно. А это – Дом Вечности.
Итак, из того, что видели глаза ястреба, я здесь могу словами рассказать следующее.
То была вселенная энергии. То было пересечение энергетических полей всех живых существ, всех звезд и скоплений светил, всех миров, животных, умов, нервов, пыли, кружевной пены вибрации, которая существует сама по себе, и все было связано друг с другом, каждое было частью другой части чего-то еще, большего, и каждая часть в этом конгломерате была, таким образом, понятна только в качестве составляющей целого, безграничного и незамкнутого.
В Пунктах Обмена Информацией нас учат, что информационная сеть Столицы Разума распространяется над всей поверхностью нашего мира вплоть до Луны и других планет,
Потом начался какой-то спуск или же меня понесло прочь, и я увидела некоторые вещи, которые могу описать. Вот одна из них: в том меньшем пространстве или мире, не знаю, как его следует называть, боги или волшебные существа разыгрывали всевозможные ситуации. Сама будучи человеком, я вспоминаю эти существа тоже в виде людей. Один из них, например, придал конкретную форму вибрации энергии, направив ее по кругу. Он был очень силен, однако искалечен. Он работал, как кузнец в кузнице, создавая замкнутые колеса энергии, обладающие страшной мощью, исторгающие пламя. Он, их создатель, был сожжен ими до черноты и вот-вот мог рассыпаться в горстку праха, которая уместилась бы в морской раковине; глаза у него стали как гончарная печь, когда ее откроешь после обжига, а волосы – как горящие проволочки, но он все продолжал сворачивать петли энергии, замыкая ее в колеса, запирая силу внутри другой силы. Все вокруг этого существа теперь было черным и пустым, только эти колеса вращались, мололи, перетирали. Были там и другие существа, метавшиеся словно птицы, несомые бурей, летящие с криком над этими огненными колесами и пытающиеся остановить их вращение, однако, попав под такое колесо, они буквально взрывались огненными перьями. Сам Мельник теперь казался тоненькой оболочкой, содержащей тьму, он ослабел, выжженный дотла, и тоже попал во вращение и горение этих колес, что-то без конца перемалывавших, и его самого наконец перемололо, превратив в тончайную черную пыль. Колеса эти, вращаясь, все увеличивались в размерах, соединялись друг с другом, пока вся машина, зацепившись зубцами, не остановилась и не взорвалась, не разлетелась, сверкнув, на куски. Каждое колесо, взрываясь, ярко вспыхивало, и в этой вспышке представали лица, глаза, цветы, чудища, горящие на кострах, взрывающиеся, гибнущие, превращающиеся в черную пыль. И все кончилось, лишь мелькнул световой блик во вселенной энергии, и тьма поглотила ее, точно пузырек пены, точно одно мелькание челнока, точно блестку слюды. Черная пыль улеглась по форме открытых спиралей. Потом начала двигаться и шевелиться, и внутри ее родилось некое мерцание, словно пылинки танцевали в солнечном луче. Это начала свой танец черная пыль. Потом танец постепенно замер, и где-то близко, слева кто-то заплакал, словно маленький зверек. То плакала я сама, плакал мой разум и мое «я», ощутившее себя в этом мире; и я снова начала становиться самой собой; однако душа моя, свидетельница увиденного, противилась этому. И лишь разум мой продолжал упорно тащить ее из Девятого Дома обратно ко мне, зовя и плача, и она наконец вернулась.
Я лежала на правом боку на земляном полу в маленькой теплой комнате, где стены тоже были земляными. В темноте светились лишь красные спирали электронагревателя. Где-то неподалеку пели люди, мелодия была простая, однообразная. Я держала в левой руке кусок змеевика – зеленоватый, с темными пятнышками, совсем круглый, точно водой обкатанный камешек, хотя осколки змеевика нечасто бывают такой формы, чаще они трескаются и крошатся. Он был как раз такой величины, чтобы я могла, сжав пальцы, спрятать его в ладони. Я долгое время сжимала этот круглый камень и слушала пение, пока не уснула. Когда же через некоторое время окончательно проснулась, я почувствовала, что камень у меня в ладони становится как бы менее материальным, что пальцы мои проваливаются в него, а он уже почти неощутим, он исчезает… И вот он исчез совсем. Я немножко была этим опечалена: я ведь мечтала, как было бы замечательно – вернуться из Правой Руки, зажав в ладони кусочек того мира; но чем яснее становилась моя голова, тем быстрее растворялась и эта тщеславная мысль. Впрочем, через много лет тот камешек вернулся ко мне. Я шла вдоль берега Лунного Ручья со своими сыновьями, которые тогда еще были совсем маленькими. И младший из них увидел тот камешек в воде и подобрал его и назвал «другим миром». Я сказала сыну, чтобы он сберег его и положил в свою плетеную корзинку с крышкой. Он так и сделал. Когда он умер, я снова опустила этот камешек в воду Лунного Ручья.
Я пробыла под воздействием того видения первые двое суток Танца Солнца, который празднуется Двадцать Один День. Я чувствовала себя очень слабой, утомленной, и меня оставили в хейимас на весь праздник. Я могла слушать Долгое Пение и порой выходила в другие комнаты хейимас; мне были рады даже в самой дальней потайной комнате, где пели и танцевали в честь Внутреннего Солнца и где у меня было то видение. Я обычно садилась, слушала и посматривала на них вполглаза. Но если я пыталась наблюдать более внимательно, или подпевать, или хотя бы касаться большого барабана, слабость тут же накатывала на меня, точно волна на прибрежный песок, и приходилось снова прятаться в той маленькой комнатке с земляными стенами и потолком и ложиться на землю, точнее – погружаться в землю.