Всего лишь несколько лет…
Шрифт:
— Ну, если каждый будет писать о чем хочет…
Дуся густо покраснела, потом сказала:
— Можно написать, как идет снег. Идет и идет.
— Разве хватит для целого сочинения?
— Не знаю. Человек потерял вещь и возвратился, ищет. И не нашел. А снег все идет…
Дуся стала совсем грустная.
А в седьмом тоже шел разговор.
— Странные вы люди, — говорил Володя Игнатов. — Не можете жить без указки.
— Но придумать самим очень трудно.
— И небезопасно, — добавил Виктор. — В сущности, эта «свободная тема»
— Вот именно, — подхватил Митя Бобриков.
— Нелепости, конечно, писать не следует, — сказал Володя.
— Это от позиции зависит, — продолжал Виктор. — Но ничего: можно выйти из положения. Надо только прикинуть, что не выходит из круга. У меня уже есть несколько.
— Давай, — сказал Митя.
— «Мои любимые герои». Сами знаете кто.
Но Мите не очень понравилось.
— «Как я провел каникулы», — продолжал Виктор. — «Вчерашний день». Или еще лучше — «Завтрашний день». Ты, Игнатов, не злись. Интересно, что ты сам напишешь…
— Напишу: «Почему трудно писать на свободную тему».
— Здорово. Но ты шутишь.
— Конечно, шутит, — вставила Лора.
— Совсем не шучу.
— И ответишь на вопрос — почему?
— Да. Потому что люди боятся самостоятельно мыслить.
Володя был красный. Виктор слегка побледнел.
— Ладно, не будем вдаваться в тонкости. Итак, объявляю аукцион «свободных тем». Хватай, Митя, пока не поздно.
Коля Вознесенский был рад свободной теме. Сочинение, собственно, было готово: рассказ из цикла «Счастливые развязки».
Коля слыл среди товарищей книжным мальчиком. Он рано пристрастился к чтению; доходило до того, что герои любимых книг становились для него реальными, живыми людьми. Более того: иные знакомые казались менее живыми, чем Король Лир или Пьер Безухов. Коля страдал, когда книга подходила к концу. И часто сам придумывал продолжения.
Трагические развязки были ему тяжелы; он пытался найти другие, оптимистические. Лиза из «Дворянского гнезда» не: уходила в монастырь: побеждал зов жизни; Гамлет вовремя раскрывал все козни и успевал отомстить, не погибал бессмысленно. В другой раз Коля уговорил Грушницкого сознаться в своем предательстве публично. И Печорин бросился ему на шею, как он и собирался.
Но чем старше становился Коля, тем меньше он верил в свои счастливые развязки. Допустить изменение характера среди неизменных условий, его породивших, по меньшей мере наивно, утопично. Тем не менее — так сильно было гуманистическое влияние Володи — в сочинении на свободную тему Коля описал свой самый трудный психологический опыт — спасение Анны Карениной.
Да, в самый решительный миг он остановил ее, буквально оттащил от платформы, прокричав:
«Одну минуту! Ради спасения моей жизни!»
И потом где-то в пыльном скверике, на полустанке или даже в доме у Анны Аркадьевны, куда он проводил ее, начал длинный и трудный разговор и добился-таки, что она после нервной истерики согласилась отсрочить свое гибельное намерение ради детей. Во второй раз — так думал Коля — она не решится.
«Вы только подумайте о своей дочери!» — твердил он.
Он так умело обрисовал положение маленькой Ани в доме у Каренина — ведь закон водворит ее именно туда, — так изобразил ее одинокое детство, отчуждение брата, трудную юность среди сожалений и злословия, напомнил о возможных преследованиях со стороны графини Лидии Ивановны, которая возненавидит Ани, что измученная женщина сказала, протянув ему руку:
«Да. Клянусь вам: я буду нести свой крест до конца».
Наконец Анна Аркадьевна успокоилась и пошла к себе отдыхать, а он уселся в кабинете ждать Вронского. Конечно, разговор также будет не из легких, но Коля его продумал.
Он скажет не все: по рассеянности чуть не попала под поезд. Нет, не по рассеянности — зачем щадить его? — была расстроена, огорчена, и вот… Вронский, конечно, ужаснется и даст клятву никогда не огорчать Анну.
И все же у Коли были сомнения.
«Допустим, — думал он (то есть воображаемый спаситель), прислушиваясь к боязливым голосам слуг, — допустим, можно похлопотать о разводе: у меня связи в сенате и среди духовных лиц; я близок с князем Полторацким, который вхож во дворец. Можно будет повлиять на Алексея Александровича посильнее, чем графиня Лидия: он поддается любому влиянию. Но разве это решит дело? Каренин не уедет из Петербурга. А Сережа…»
«Развод? — переспросит Вронский, уже придя в себя от первого сильного испуга. — И вы думаете, это возможно?»
«Утверждать не смею, но почти убежден».
«О, если бы так!»
Но в голосе у него не будет твердости. Сам того не сознавая, он в глубине души уже не хочет такой развязки. Лучше бы вовсе не было прошедших двух лет и всего с ними связанного. И этот ужасный случай…
«„Вы уверены, что это нечаянно? А не для того, чтобы казнить меня? Жестокости у нее хватит“.
Может быть, он и не скажет так. Но мысль появится. Ужасно, главное — то, что нельзя говорить обо всем… И, в сущности, я добился сегодня только отсрочки.
И все же лучше жизнь, чем смерть. Хорошо, что она спит за стеной, а не лежит растерзанная на станции… Что завтра маленькая девочка откроет глаза и увидит свою мать…»
Будь это год назад, Коля именно так закончил бы свое сочинение. У него даже был готов эпиграф — из стихотворения Михаила Светлова:
Я сам лучше кинусь Под паровоз, Чем брошу на рельсы героя.По теперь, в седьмом классе, Коля зачеркнул эпиграф и прибавил такие строки:
«А как же та свеча, которая озарила для нее и жизнь, и людей, и все человеческие поступки? Как же та правда, которая открылась ей перед самым концом? Ведь это голос и думы самого Толстого, сама тогдашняя жизнь! Нет, здесь не может быть счастливой развязки…»
Глава одиннадцатая
ПОД НОВЫЙ год
Тридцать первого декабря в Большом театре шел балет «Щелкунчик». Ученики музыкальной школы получили билеты. Маша достала еще билет для Дуси; обе сидели близко и все хорошо видели.