Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1
Шрифт:
А в 1377 году, чтобы Папа Григорий XI не слишком много мнил о себе, в Авиньоне был избран альтернативный Папа, чем было положено начало периода, названного «Великим расколом» католичества, когда все новые и новые папы (к римскому и авиньонскому присоединился еще и пизанский) устраивали между собой кровавые разборки с участием наемной военной силы.
КСТАТИ:
«Нельзя царствовать невинно».
Лев Толстой
Впрочем, подобные мысли никогда не посещали любителей царствовать.
Эта борьба проходила с переменным успехом, в зависимости от личностных качеств противников. Так, в конце XI века разгорелся ожесточенный конфликт между германским королем Генрихом IV и Папой Григорием VIII по поводу права назначать епископов. Король своим указом лишил Папу реальной власти, а в послании выразился так: «Мы, Генрих, король милостию Божьей, со всеми нашими епископами говорим тебе — пошел вон!» В ответ Папа Григорий VIII освободил всех подданных короля от присяги на верность ему. Крупные феодалы немедленно воспользовались случаем и подняли мятеж против королевской власти. Генрих вынужден был искать примирения с «наместником Бога». С небольшой свитой он отправился на север Италии, где в замке Каносса обосновался обиженный Папа. Стены этого замка стали свидетелями того, как германский король в одной рубашке и босиком, как и надлежит выглядеть кающемуся грешнику, слонялся у ворот в ожидании папского решения. Наконец он был допущен к святейшему отцу и на коленях вымолил его прощение…
Этот эпизод породил крылатую фразу «Пойти в Каноссу», означающую необходимость идти на унизительные уступки.
Правда, Генрих IV поквитался с Папой за свое унижение сразу же после подавления мятежа германских феодалов.
Но с папской властью нельзя было не считаться, и хотя бы потому, что Церковь как-то незаметно, ненавязчиво превратилась в чрезвычайно богатую организацию. В Западной Европе она владела третьей частью пахотных земель, деревнями, торговыми путями и т.д. Церковь взимала со всего населения особый налог на свое содержание — церковную десятину, что составляло в сумме огромные средства, которыми едва ли владел кто-либо из европейских монархов.
Немалые деньги наживались и посредством различного рода сборов и пожертвований в пользу Церкви, а также продажи «святынь» типа волос Христа или гвоздей, которыми его прибивали к кресту. Сказать, что все потребители товара такого характера были сплошь умственно неполноценными, значило бы погрешить против истины; скорее здесь имело место массовое психологическое заражение, спровоцированное, правда, все той же Церковью.
КСТАТИ:
«Невежество — первая предпосылка веры, и поэтому Церковь так высоко его ценит».
Поль-Анри Гольбах
Но вершиной церковного авантюризма была продажа индульгенций — специальных грамот о прощении тех или иных грехов, в зависимости от денежного эквивалента каждой из них. К примеру, убийство могло быть прощено за сумму, в полтора раза превышающую плату за грех изнасилования, которое, в свою очередь, обходилось дороже клятвопреступления, однако в один и две десятых раза дешевле грабежа. Вот так, все имеет свою цену, а раз так, то все можно, выходит, купить. И, соответственно, продать.
Зря они это делали, ох как зря… Нельзя зарабатывать деньги любыми методами, и католическая церковь очень скоро испытает на себе справедливость этой мысли. А пока что— бойкая торговля бумажками, освобождавшими преступников от вероятных угрызений совести и от сомнений в своем загробном благополучии…
КСТАТИ:
Во время воскресной службы священник объявил прихожанам:
— Среди вас находится человек, вступивший в богопротивную связь с чужой женой. Если этот грешник не положит на блюдо десять долларов, я назову его имя с амвона!
Когда блюдо обошло собравшихся и вернулось к священнику, на нем оказалось двадцать десятидолларовых купюр и одна пятидолларовая с запиской: «Пять долларов принесу завтра».
Ну, здесь хоть угрожала перспектива огласки греха, но платить просто так, за неизвестно кем подписанную справку о том, что ее предъявитель отныне не мерзавец, не прелюбодей и не мошенник… Впрочем, а если такая справка подписана не неизвестно кем, а известно кем, что это меняет?
Пока что она, Церковь, диктовала свои условия многим сильным мира сего, а слабых того же мира подавляла, устрашала, впечатляла до обалдения величественными соборами, торжественными мессами, крестными ходами и т.п. Западноевропейская культурная традиция нашла свое воплощение в знаменитых готических храмах, глядя на которые, проникаешься величием человеческого творчества, перед которым отходят на задний план индульгенции, церковные судилища и костры инквизиции.
Собор Парижской Богоматери, Шартрский собор, Амьенский собор, Реймский, Кельнский, Страсбургский, Миланский. А кто помнит тех инквизиторов?
Очень важно, правда, учитывая уроки тех эпох, не допустить новых аутодафе, новых святейших трибуналов, но, если по правде, кто может остановить тех, кто изучает Историю лишь с целью трансформирования ее мерзостей в современные политические программы и формы управления людьми, которые отличаются от животных прежде всего тем, что животных охватывает безумная паника, дикий страх от зрелища насильственной смерти их собрата, а люди, густо заполнив городскую площадь, с огромным воодушевлением глазеют на казнь себе подобного…
Это было всегда и всегда будет. Люди не меняются. Меняются лишь декорации, техника, мода, но никак не характер человеческий…
КСТАТИ:
«Утверждать, что социальный прогресс производит нравственность, все равно, что утверждать, что постройка печей производит тепло».
Лев Толстой
Тем не менее Город строил печи, соборы, ратуши, биржи, больницы, университеты, суды — все необходимое для жизни вне зависимости от ее нравственной окраски или идеологической направленности. Целью жизни прежде всего является сама жизнь.
И она всегда, при любых обстоятельствах побеждала рукотворную анти-жизнь без оглядки на какие бы то ни было традиции, правила и стереотипы.
Искусство очень медленно, но все-таки освобождается от мертвящих догм ненавистников живой человеческой плоти. В готических статуях уже просматриваются под тяжелыми складками одежды выпуклости тела, а лица отражают уже не только скорбную готовность до самозабвения служить отцу небесному, отринув все то, для чего Он, собственно, и сотворил всех нас…