Всемирная история искусств

Гнедич Петр Петрович

Заключение

Общее состояние искусств в Европе. Западная Европа. — Россия

I

Искренним искусством могут назваться те эстетические формы, в которые невольно и бессознательно облеклись и религия, и философия, и весь дух века с полным отражением культуры. Такое жизненное, естественное проявление художественных принципов мы видели и в Египте, и в Греции, и в Италии в эпоху Возрождения.

Искусство здесь может быть названо вполне искренним, потому что в него не примешивалось посторонних элементов, потому что оно самостоятельно создавалось, составляя полную гармонию и с нравственными, и с климатическими условиями. Когда обширное Римское государство приняло в свои границы множество мелких народностей, чуждые элементы вошли в состав его искусства и этим нарушили единство, которое могло развиться при сознательном единичном росте народа.

Средние века создают совершенно особенный, специальный принцип в искусстве, имеющий в основе чисто клерикальный характер; век Возрождения открыл для человечества обширные горизонты, эстетическое чувство воспитывалось на изучении великих классических образцов, и базисом могучего торжественного католицизма явилось античное искусство. Блеск итальянской школы затмил все, что было создано до нее в живописи. На севере обнаружилось движение протестующее, сильный индивидуальный характер фламандцев явился крупным противовесом

Италии, и создалась новая художественная могучая школа. Если мы вспомним тонких, изящных, высокопарных художников эпохи Людовика XIV, Лебрена и других, — мы увидим, что их творения вылились непосредственно из самой обстановки блестящего двора, с его кружевными и шелковыми платьями, шпагами и ярким колоритом кардинальских костюмов. Художники несколько более поздней французской эпохи, например Буше, служат опять-таки полными выразителями вычурного, но ласкающего мягкими линиями стиля рококо. Французская революция спутала все понятия. Художники, растерявшись, не желая непосредственно брать традиции предыдущего поколения и не имея под собой почвы, обратились снова к классицизму, не сумев найти в нем того спокойствия и чистоты духа, которыми он был полон. Жак Луи Давид и вся школа его последователей хотя рабски подражали римлянам, но в них замечалось какое-то неистовство, столь ярко пробившееся в народном духе Франции в конце прошлого столетия. Все искусство нынешнего столетия, непосредственно воспринявшее образцы от Жака Луи Давида и предшествовавшей школы, раздробилось на массу мелочных подражаний, теряя постепенно из-под ног почву, не находя обособляющего идеала. Современное искусство не есть выразитель нашей жизни. Все, чем мы себя окружаем, — это не та художественная обстановка, которая невольно, в силу, так сказать, фатальных условий, обставляла в неизвестном характере дом римлянина, индуса, фараона и даже маркизы Помпадур. Наносный стиль, не имеющий, в сущности, никакого отношения к нашей жизни, нынче в такой моде. Ложноантичные постройки, которыми запружены некоторые города Германии и наш Петербург, являются и анахронизмом, и нелепостью. Мы создали музеи, в которых скопили систематические, расставленные по каталогам предметы, отдали, по выражению Ларошфуко, ту дань благоговения гению, какую только может воздать бессилие. Бесконечно длинный и сухой ряд картин на наших выставках, — эти, по выражению одного писателя, кладбища искусства, уж, конечно, не есть точное отражение века. Постройки нового характера, вызванные современной промышленностью, дали действительно новый архитектонический и довольно бледный элемент. Архитектура железнодорожных дебаркадеров, колоссальных всемирных выставок, огромных складов, рынков и бесконечных висячих мостов, конечно, не могла явиться подражательной, так как принцип стройки был совершенно нов; в этих постройках с огромными сводами главным материалом явились уже не дерево и камень, а железо.

Орнамент колонны, купол доведены были до самой утилитарной простоты, лучшими представителями которой явились американцы. Здания, потребовавшие капитального строительства, были возведены ими в стилях возрождения или готическом. Наши отечественные архитекторы, как, например, Моннигетти и Гартман, делали попытки возродить древнерусский стиль хотя бы в деревянных постройках. В постройках театров (Венского оперного, Большой Парижской оперы) зодчие старались соединить внешнюю красоту с внутренним смыслом, причем каждая деталь должна была сама говорить за свое назначение, это повело к прелестной выработке подробностей и отсутствию гармонии в целом. У нас архитектор Константин Тон, смешивая стили древнехристианских храмов, силился дать новый тип церкви, что и разрешал более или менее удачно. Прекрасное во многих отношениях, но — лишенное масштаба, мрачное здание Исаакия Далматского, построенное Августом Монферраном, не могло никого удовлетворить. К. Тон, стараясь выработать храм чисто православного характера и возведя церкви Благовещения, Введения и лейб-егерского полка в Петербурге, заключил свою деятельность огромным сооружением храма Христа Спасителя в Москве. Внутренность собора, быть может, и отвечает потребностям православного молельщика, так как орнамент его действительно превосходен, но, к сожалению, живопись пошла в такой разлад с общим характером обрисовки стен, что получилась дисгармония.

II

Преемником традиции Давида у французов был Жан Огюст Доминик Энгр, отличавшийся энергией, и вдохновением, и доктринерскими традициями, и слепым подражанием Рафаэлю, — это был противовес мюнхенской школе, глубоко почитаемой любителями сухой, условной манеры; диаметрально противоположным ему художником, увлекающимся прелестью яркого колорита натуры, игры света и тени, явился Делакруа, не заботившийся ни об академии, ни о стиле, ни о рисунке, ставивший на первый план поэзию и колорит, он был враг отживших классических принципов и, побывав в Африке, вынес оттуда впечатления света, чуждые его сотоварищам. Орас Верне сравнивается многими с Александром Дюма-отцом, он брался за все, касался всего не без таланта, но чрезвычайно поверхностно, более восприимчиво, чем серьезно. Гораздо благороднее и идеальнее исторические композиции Поля Делароша, который может быть поставлен наряду с лучшими историческими живописцами нашего века.

Из жанристов современной Франции можно указать на Эрнеста Месонье, напоминающего прелестной чистотой, красками и тонкой экспрессией лучших представителей фламандской школы. Нежность красок, глубочайшее знание рисунка, превосходная трактовка исторического сюжета могли бы сделать его вещи лучшими историческими произведениями XIX века, не будь они настолько миниатюрны, во всяком случае его «Отступление Наполеона I», «Чтение у Дидро», «Наполеон III у Сольферино» останутся навсегда гордостью французской школы живописи. Гюстав Курбе, снискавший тоже большую популярность, отличается качествами, противоположными таланту Месонье; его жанры колоссальных размеров, реализм его изображения приводил в восторг Прудона своей оригинальностью. Курбе был прекрасный портретист и даже недурно справлялся с пейзажем. Нельзя не вспомнить также о молодом, глубоко талантливом Генрихе Реньо, убитом в 1870-м при осаде Парижа, портрет генерала Прима составил его славу, но он умер прежде, чем талант его достиг своего полного развития. Следует упомянуть о Жюле Гупиле, авторе прелестных этюдов эпохи революции и Первой империи. Жаке, ученик Бугера, прославился своей картиной «Грезы». Де Невиль известен превосходными батальными картинами. Веттер славится своими крохотными, замечательно написанными картинами. Шарль Франсуа Добиньи — один из первых пейзажистов в Европе. Монжино, Бретон, Бодри, Жером — эти имена честь и гордость французской нации.

Усовершенствование книгопечатания и усовершенствование резьбы по дереву (ксилография) породили целые поколения превосходных французских иллюстраторов и граверов; на первом плане мы должны поставить Гюстава Доре, обладавшего неистощимым воображением и писавшего тушью иногда по три картины в день, его «Библия», «Божественная комедия», «Дон Кихот», «Потерянный рай», «Лондон», «Испания» и масса карикатур отличаются удивительными пятнами, изяществом композиции, хотя и отстают значительно по рисунку, его попытки в скульптуре, жанровой и исторической живописи были менее удачны, и как на одну из более удачных вещей можно указать

на его колоссальную вазу, бывшую на Всемирной выставке 1878 года в Париже. Из пейзажистов нельзя не упомянуть Коро, превосходно изучившего природу, писавшего в таких оригинальных, прозрачных тонах, что Наполеон III говорил про его «Утро»: «Я никогда не просыпался настолько рано, чтобы понять то, что пишет Коро». Профили первых планов, так удачно трактованные Клодом Лорреном, нашли превосходного последователя в лице Камиля Коро. Другим характером, но не меньшим талантом отличался. Александр Калам, писавший по преимуществу альпийские виды, умевший соединить поэзию с превосходным прочтением натуры.

В Германии, с легкой руки Геги Лессинга, снова образовалось стремление к античному миру и основным принципом художников стало изучение антиков. Петер фон Корнелиус, придерживавшийся дорафаэлевской умбрийской школы, называется германским Пуссеном: он странен, но в то же время грандиозен, символистика стесняет его художественное выражение, его скорее можно признать философом, чем живописцем, в его произведениях чувствуется то Микеланджело, то древнегерманские мастера, то стремление восстановить в первобытной чистоте давно отжившее искусство. Его знаменитый ученик — Вильгельм фон Каульбах, восприняв от своего преподавателя возвышенность стиля и строгую мощь рисунка, пошел далее его, как художник последующего поколения и как человек, одаренный более широкой фантазией. В огромных фресках на стенах нового Берлинского музея, в особенности в «Битве гуннов», он в полном блеске проявил свой огромный талант, — удивительно гармоничной композиции. Рисунок в деталях у него всегда заслуживает удивления. Из учеников его нельзя не назвать талантливого Карла Пилоти — главу современной мюнхенской живописи. Как о родственном Пилоти таланте придется еще сказать о Лиценмайере, авторе чудесных картонов к Гете, Шиллеру и Шекспиру. Из жанристов особенно любим Кнаус и женевец Вотье, лучшие соперники Месонье. Акварелист Хильдебранд считается по силе красок чуть ли не первым акварелистом Европы. Немецкая школа отличается усидчивой, образцовой выработкой. Из числа имен, которыми справедливо гордятся германские земли, надо упомянуть о блестящем Дефреггере, авторе чудесных жанровых картин, о Макарте (ум. 1884) — первом колористе Европы, о Габриэле Максе (библейские сюжеты), Грютцнере (жанры из жизни монахов); Михае Мункачи, прославившемся особенно «Судом Пилата», «Мильтоном» и «Днем казни»; Шрадере, Магнусе (исторические сюжеты), Келлере, Зихеле, Иордане, Шпангенберге. Огромными историческими композициями известен поляк Матейко. Шнорр прославился своими рисунками к Библии.

Как-то совершенно в стороне держится искусство в Англии; заезжие художники не привили на английской почве самостоятельного творчества, Гольбейн, Ван Дейк, миниатюрист Гиньяр, гостившие в Англии подолгу, хотя и развили в среде лордов меценатство, но этим дело и ограничилось. Все, что писалось англичанами, — было отзвуком искусства на континенте. Оригинальнее других был художник прошлого века Уильям Хогарт — весьма слабый рисовальщик, но превосходный наблюдатель, воспроизводивший карикатуры из жанровой сцены, с некоторой нравственной тенденцией. Больше всего привилась в Англии акварель; Кохенс, Джиртен и Телли и другие составили там блестящую плеяду специалистов в этой части, подобной которой не найти в другой стране. Оригинальным дарованием отличался Джон Флаксмен, рисовавший превосходно одними контурами классические типы Гомера и Эсхила. Уильки — писал превосходные этюды шотландской жизни. Тернер — славился как пейзажист. Ландзеер — как изобразитель животных. Наконец из скульпторов XIX века надо отдать одно из первых мест датчанину Бертелю Торвальдсену, снискавшему себе огромную славу своими барельефами и статуями. Известны также Раух, Ричль, Вольф.

III

Эпоха петровских преобразований выбила Русь из ее прежней колеи, сообщила нашей жизни новое течение. На время заглохло и русское искусство. Художники, группировавшиеся вокруг царей, уступили место новому элементу, нахлынувшему с Запада. Русский национальный стиль затих и примолк; если у нас и не было самобытных живописцев, которые могли бы идти дальше иконописи, то тем не менее наш архитектурный стиль выработался в бесспорно оригинальную форму. Вычурные резные валики, балясы, переходы и кокошники московских теремов придавали как бы то ни было оригинальный, самостоятельный колорит нашей столице. Голландские мастера, выписанные из-за границы, пересадили на нашу почву их систему застройки: терема заменились низенькими узкооконными зданьицами с прямолинейной крышей, с сухими очертаниями и геометрической сухостью фасадов. Общий хаос, поднявшийся у нас в эпоху преобразований, был так грандиозен, что мы долгое время не могли под наносным слоем западных влияний заставить пробиться с прежней силой самостоятельное творчество. Слабые преемники Петра не были в состоянии разобраться в этой кутерьме, и только огромный ум и характер Екатерины Великой мог более или менее ориентироваться, подыскать связующие нити между наносным законодательством и коренной русской жизнью. Блестящая парча, горлатные шапки, сафьяновые сапоги и собольи меха заменились при Петре короткими полукафтанами, французскими треуголками и кружевами. Простота, которой всегда бравировал великий преобразователь, через несколько десятилетий сменились придворным блеском блестящих парижских дворцов. Ложноклассический стиль, которым была заражена в ту эпоху Европа, нашел себе выразителей в тех живописцах, которые украшали своими аллегориями дворцы императриц и полуазиатских меценатов. Екатерина видела и сознавала потребность в русских мастерах и художниках, верила в то, что восприимчивая натура способна не менее иностранцев для создания художественных произведений. И вот по плану архитектора Александра Кокоринова воздвигается на Васильевском острове огромное здание, на котором императрица делает надпись: «Свободным художествам». Расчет оказался верным: если профессора-иностранцы не могли выучить своих питомцев правильно смотреть на окружающую их жизнь и черпать непосредственно из нее сюжеты для своих произведений, то тем не менее они сумели дать хороших портретистов и порядочных архитекторов. Вычурно блестящий стиль рококо, царивший в то время во Франции, перешел и к нам, дав превосходные в своем роде архитектурные образцы в лице талантливого Растрелли, он перенес к нам волнистые линии фасадов, дал такие превосходные мотивы их орнаментовки, как собор Святого Андрея Первозванного в Киеве, Зимний дворец.

В эпоху Французской революции и Первой империи, когда ложноклассический стиль достиг своего апогея, он нашел, конечно, представителей и у нас в целом ряде сухих построек с греческими фронтонами, ничего не выражающими триглифами и метопами, обезобразив надолго Петербург, сведя превосходный греческий стиль до степени казарменной постройки, например, Конногвардейский манеж и большинство присутственных мест.

Подражание древним образцам было более чем неудачно, потому что подражатели охватывали только наружный облик форм, не проникая, так сказать, в душу произведений античного мира. Барельефы, горельефы и статуи свелись до степени условного подражания плохим позднеримским образцам, даже близко не подходя к той пластичной грации, которой полны произведения Эллады. Бесспорно, удачнейшим произведением этого периода можно назвать знаменитую работу Фальконе — конную статую Петра I на Сенатской площади. Памятник дивно хорош по мысли и композиции, хотя голова Петра I, так долго не удававшаяся Этьену М. Фальконе и вылепленная его помощницей Мари Анн Колло, не может быть названа особенно удачной.