Всемирный следопыт 1930 № 01
Шрифт:
Лоснятся седла и качаются освобожденные стремена. В сладком нетерпении лошади вытягивают шеи. Жадно глотает Могучий, потом внезапно задумывается, раскрывает рот, и вода через желтые зубы струится на песок. Он вновь тянется к яме, нервничает и с истерическим визгом бьет задом коня Иль-Мурада. В беспокойном огорчений лошади топчутся по влажному песку. Они продолжают хватать воду и, стуча резцами, выплевывают ее обратно.
Я зачерпываю горсть и пробую: вода горько-соленая.
Покорно и молча едем дальше.
Не отъехали мы и пяти километров от горького родника, как пустыня неожиданно вздохнула. Под конскими копытами зашептал стремительный песок. Мрачные клубы пыли
Мы тронули лошадей собачьей рысью.
— Кара-ель! — крикнул, обернувшись, Анна-Бахим.
Начинался «черный вихрь» пустыни.
Ветер с возрастающим ожесточением бил в правое ухо. Пыль покрыла морду и шею Могучего. Грива его развевалась как пиратский флаг. Песок звенел, взбухал и желтыми хвостами уносился в неизвестность.
Мы рысью прошли меж увалов разгулявшейся равнины и свернули вправо. Ветер с торжествующей радостью загудел и ударил в лицо. На зубах заскрипел песок. Дышать стало трудно.
Равнина кончилась. Впереди было сплошное пространство дымящихся бугров. Их злобой одушевленные гребни вздымались, опрокидывались и вновь выростали с бесцельным упорством. Ветер, словно обезумевшей великан, хватал с них пригоршни песка и в мрачном вдохновении осыпал наши головы. Я закрыл глаза и сквозь щелочку левого следил за хвостом коня Анна-Бахима. Чем смотрел вперед Анна-Бахим — я и сейчас не знаю.
Сила ветра росла. Взвихренные груды песка с металлическим свистом перемещались с бугра на бугор. Великие бугры тряслись и рассыпались. Песочные лавы с роковой настойчивостью осыпались на нас. Я чувствовал острую боль в песком избитом лице и запорошенных глазах.
Солнце похожее на мутный блевок, извергнутый из возмущенного чрева пустыни, медленно и неуклонно скатывалось вниз. Оно падало все быстрее, словно топор гильотины.
Не было слюны, чтобы выплюнуть изо рта песок. И фляжка моя была давно пуста.
Одно напряженное желание поддерживало тело и испуганную душу: вперед! Впереди был… должен был быть оазис…
…А мы не заблудились?
Со мной поровнялся Абдулла. Он разевал рот, как лягушка, и силился перекричать свист ветра.
— …Рыжая… сволочь… прикажите ему… сбивает проводника… опять.
Я дал Могучему безумную нагайку. Конь вздыбился и рванул. Я конскою мордой уперся в бок Иль-Мурада.
— Пошел! Назад!
Иль-Мурад судорожно затянул повод: он правильно понял выражение моего лица.
Солнце, истощенное мглой, умирало.
Лошади шли по запястье в песке. Они жадно дышали, вздымали натруженные бока, но шага не укорачивали. Их гнало вперед, как и нас одно нестерпимое желание — оазис, вода!
Солнце исчезло.
Я крикнул Анна-Бахиму: где Лебаб?
— Бильмедым! — ответил он.
Это можно было перевести двояко: «не знаю» или «не понимаю». Я предпочел бы последнее.
Мгла сгущалась. Она оседала на нас с песком, вихрем и безмолвным отчаянием.
Впереди все потемнело. Черная полоса выросла перед нами. Полоса приближалась — плотная и загадочная. Верхняя линия ее была разорвана и трепетала. Новый — влажный
Деревья!..
Лошади подхватили галопом. Копыта с неописуемой быстротою застучали по твердому грунту. Через великолепный сугроб песка въехали в кишлак. Над нами в бурной радости зашумели ветви. И справа раскрытою грудью сверкнула вода.
Мы слетели с седел. И вместе с лошадьми полезли в тихо смеющийся освежающий арык.
За кишлаком, как лютая собака, металась пустыня…
По таежной протоке.
Рассказ В. К. Арсеньева.
Когда на биваке все было готово, Чжан-Бао [4] и удэхеец Маха стали куда-то собираться. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее на берег все вещи, затем положили на дно корье и охапку свеже нарезанной травы. На возрос — куда они идут, Чжан-Бао ответил:
— Фан-чан да-лу [5] .
Я высказал желание присоединиться к ним. Чжан-Бао передал мою просьбу удэхейцу, тот мотнул головой и молча указал мне место в середине лодки. Через минуту мы уже плыли вверх по Анюю, придерживаясь правого берега реки.
4
Начальник китайской дружины охотников, оперировавшей в Уссурийском крае по борьбе с хунхузами в период 1896–1907 г. См. того же автора «Китайцы в Уссурийском крае». 1913 г., стр. 158, и «В дебрях Уссурийского края», стр. 230-я 1-го издания и стр. 211-я 2-го издания.
5
Оленя стрелять.
Смеркалось. На западе догорала заря. За лесом ее не было видно, но всюду — в небе и на земле — чувствовалась борьба света с тьмой. Ночные тени неслышными волнами успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны деревьев. Между ветвями виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Через полчаса мы достигли протока Ачжю. Здесь мои спутники остановились, чтобы отдохнуть и покурить трубки. Удэхеец что-то тихонько стал говорить китайцу, указывая на проток. Он дважды повторил одно и то же слово: кя-нг-а [6] . Я уже начинал понемногу овладевать языком туземцев, обитающих в Уссурийском крае, и потому без помощи переводчика понял, что дело идет об охоте на изюбра, который почему-то должен был находиться в воде. За разъяснениями я обратился к Чжан-Бао. Он сказал, что в это время года изюбры спускаются с гор к рекам, чтобы полакомиться особой травой, которая растет в воде, по краям тихих лесных протоков. Я попросил показать мне эту траву. Удэхеец вылез из лодки и пошел искать по берегу. Через минуту он вернулся и показал мне довольно невзрачное растение с мелкими листочками. Это оказался водяной лютик.
6
Кя-нг-а — изюбр. Буквы «н» и «г» произносятся носовым звуком.