Всеобщая история искусств. Искусство древнего мира и средних веков. Том 1
Шрифт:
Учеником Бехзада был Касем Али, автор очаровательных миниатюр к «Хамсэ» Низами; прекрасный рассказчик, он несколько мелочнее и суше, чем его учитель. Еще сильнее сказались черты угасания в иранской миниатюре середины XVI века в произведениях Солтана Мохаммеда и Мохаммеда, более графических по своему характеру. Между всеми этими произведениями, подписанными отдельными иранскими мастерами или приписываемыми им, есть существенные различия. Но все же самое главное в иранской миниатюре — это то, что в пору ее расцвета в ней вырабатывается общий тип, особый художественный образ.
Иранские миниатюры в отличие от миниатюр византийских и западных средневековых почти не имеют отношения к религии. Коран украшался только богатыми заставками. Зато мастера обратили все свои силы на то, чтобы претворить в живописную форму исторические легенды
Мир, каким он представлялся иранским миниатюристам, был богатый, манящий к себе, красочный и прекрасный мир, но все же они смотрели на него глазами томящихся в неволе пленников богатого княжеского дворца. Они расцвечивали его своим неутомимым воображением, но не сделали его предметом пристального изучения. Иранские художники изображали жаркие сражения, суетливые строительные работы, сценки из домашней жизни, школы, цырюльни, шумные попойки, купанье женщин в бассейне. Но сквозь все это многообразие тем проглядывает одна основная, любимая тема иранских мастеров: это образ прекрасного сада, роскошной лужайки, усеянной цветами, расстилающейся перед глазами зрителя, как пестрый и многоцветный ковер. К этому образу сада иранские мастера испытывали особенное тяготение. Он виден в миниатюре к «Шах-Намэ», где Ардашир въезжает во двор к Гюльнар (149). Мы находим его в миниатюре, изображающей встречу Хомай и Хомаюн, и в миниатюрах, изображающих беседу и поучения мистиков (150). В сценах охоты и звери и охотники в пестрых кафтанах похожи на яркие цветы, рассеянные на лужайке; кажется, что происходит не борьба, а люди беззаботно скачут на конях, звери весело резвятся. Даже пустыня, где умирает обезумевший Меджнун, сродни этим картинам сада.
Этот образ сада-рая был навеян впечатлениями от цветущей природы Ирана. Но в этом образе сада сказался и определенный строй мыслей, взгляд на мир как на красочное и прекрасное, но преходящее зрелище. Здесь отразилась мечта мусульман о райском блаженстве; только поэты и художники стремились вкусить и воплотить в искусстве это блаженство на земле, прежде чем смерть поглотит человека. Поэты Ирана сливают воедино свои красочные впечатления, они находят огромное богатство образных выражений, воспевая красоту осенних рдеющих деревьев, ароматного сада, лопнувших гранатов и развеянных по ветру листьев. Иранские миниатюристы сливают весь мир в игру красочных пятен: лужайка похожа на ковер, небо, усеянное звездами, похоже на лужайку, луна висит прозрачным топазом, облака извиваются змеями. Иранские миниатюристы обладали красочным видением, остротой цветового восприятия, которой могли бы позавидовать многие мастера нового времени.
В миниатюре «Гюльнар и Ардашир» представлена трогательная встреча героя и его возлюбленной (149). Здесь любовно выписаны подробности обстановки, как то: выложенный из красных кирпичей дворец и из желтых плит двор, синий полог ночи, пышные деревья, резвящиеся в небе птицы. В чинной осанке гарцующего на коне князя, в двух девушках, подносящих ему подарки, выражена вся чопорность феодального уклада жизни того времени. Но мы не находим в этой встрече выражения чувств, которые так умело передавали византийские миниатюристы (ср. 138). Иранских миниатюристов не занимают душевные отношения между живыми существами. Люди для них всего лишь цветки, которые они любовно, как садовник на клумбе, разбрасывают по пустой странице книги. Иранский художник не терпит, чтобы в его произведении красочные пятна были неравномерно распределены по поверхности листа. В миниатюрах независимо от сюжета, радостного или печального, яркие желтые или красные пятна чередуются друг с другом и оживляют всю плоскость листа. В лучших миниатюрах тщательная передача деталей, узоров тканей или лепестков деревьев, сочетается с такой обобщенностью красочных пятен, что их плоскостной характер делает миниатюру похожей на орнамент.
Иранские мастера остро чувствовали природу: различные виды местной растительности были им хорошо знакомы, пейзаж составлял неразрывную часть иранской миниатюры. Но в отличие от китайского пейзажа (ср. 166), оказавшего некоторое влияние на иранскую миниатюру, иранским
Иранская миниатюра плоскостно расстилается на поверхности страницы, вещи рассеяны на ней, едва закрывая друг друга, в некоторых случаях плиты пола (ср. 149) совершенно распластаны. Было бы неверно упрекать мастеров Ирана за пренебрежение перспективой. Весь пряный аромат восточного сада, чувство радостного любования миром исчезло бы из иранских миниатюр, если бы мы могли в них мысленно вступать, как мы вступаем в перспективные композиции мастеров раннего Возрождения.
Мусульманский рай был населен прекрасными гуриями. Образ женщины занимает в иранском искусстве почетное место. В поэзии Востока мы находим фонтан блестящих ее сравнений: ее уподобляют стройному кипарису, ее глаза — глазам газели, лицо — серебряной лампаде, рот — флакону духов. Живописцы наделяли грацией прекрасных обитательниц гарема с их длинными косами и плавной, словно плывущей походкой и жеманными жестами. Но образ женщины Востока всегда как бы исполнен обещаний чувственных наслаждений, в нем никогда не найти нравственной силы, как в женских образах Византии или средневекового Запада.
В иранских рукописях изредка встречаются портреты князей и государей. (Портретом в миниатюре впоследствии особенно увлекались в мусульманской Индии при дворах Великих Моголов.) В тех случаях, когда портрет изображается в Иране, он имеет самостоятельное значение, и в этом отличие Ирана от западного средневековья и Византии, где живые люди вводились в искусство лишь в качестве набожных дарителей, молитвенно склоняющихся перед божеством. Правда, индивидуальные черты и жесты человека не привлекали к себе внимания иранских художников. Зато портреты изумительно ясно построены на чередовании светлых пятен на темном фоне и темных на светлом; в них бросается в глаза ритмическая повторность мотивов, симметрия между правой и левой, верхней и нижней частью миниатюры (145). Но сама человеческая фигура приобретает почти орнаментальный характер; жесты скованы; лицо и его выражение не привлекает к себе внимания. Все это объясняет, почему опыт иранских портретистов не мог привести к тому пониманию портрета, которое сложилось в новое время.
Культура ислама занимает почетное место в истории мирового искусства. Ее связь с античным наследием сказывается во всем. Арабам мы обязаны знакомством с Аристотелем. Правда, арабы слишком односторонне брали из античности только ее рационализм, математику, технику и пренебрегли античным гуманизмом. Поэтому они оказались во многом ближе к традициям древнего Востока с его противопоставлением несовершенства человека совершенству божества. В башне Мумин Хатун (144) много классического, но сопоставим ее с готическими башнями с их стремительным движением, духом дерзания, пронизывающим самый камень (ср. 196), и мы должны будем признать, что башня средневекового Востока еще близка по духу к памятникам древнего Востока (ср. 38).
При всем том искусство ислама не было отделено от европейского непроходимой преградой. Европейцы узнали мусульманский Восток не только во время крестовых походов или в своей борьбе с маврами в Испании, но и в тех культурных сношениях, которые обогатили новое время. Арабская любовная поэзия с ее выражением страстного чувства оказала влияние на миннезингеров. Недаром образ Бахрам Гура (ср. 140) относится к тому же времени, что и поэма о «Тристане и Изольде». Фантастика Ибн-аль-Араби повлияла на Данте. Бокаччо вплел в свои новеллы много повествовательных нитей из древних восточных сказаний. Император Фридрих II в XIII веке немало содействовал проникновению культуры ислама на Запад. Испания и в более позднее время была проводником этих культурных влияний ислама. В западноевропейском искусстве нередко побеждал взгляд на жизнь как на прекрасное красочное зрелище, и в таких случаях оно напоминало искусство Востока. Такова живопись Джентиле да Фабриано, Беноццо Гоццоли, отчасти ван Эйков с их гентским алтарем. В новое время Рембрандт, увлекавшийся мусульманской миниатюрой Индии, Ватто с его беззаботно цветистыми пикниками, Энгр с его одалисками, Делакруа с его алжирскими мотивами и в новейшее время Матисс — все они вольно или невольно, порою даже в художественных приемах соприкасаются с искусством Востока.