Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Ни фига. Не налезет, маленькие ножки у парня. Да и сам он низкоросл. И его более везучий приятель, Фома, тоже ростом не вышел. У него нога, в лучшем случае, сорок первого размера, а у Севки – сорок четыре с половиной.
– Костя, у тебя какой размер обуви? – спросил Севка.
– Сорок третий, а что?
– Придется босыми идти, товарищ лейтенант. Не люблю я это дело – босиком по сухой траве. Городской я, дитя асфальта и бетона… – Севка вцепился в сапог на ноге урядника, потянул. – Может, хоть у взрослого человека
Нога и вправду была больше, Севке даже удалось натянуть сапог себе на ногу, но получилось слишком тесно, было совершенно понятно, что шагов через сто ноги превратятся в сплошные кровоточащие раны.
Денек сегодня выдался, подумал Севка, стаскивая сапог. Ну, вот все, как год назад, когда молодой наивный парень из две тысячи одиннадцатого попал в сорок первый. Все, как тогда, только как-то боком, как в кривом зеркале. Тогда сразу удалось и форму найти, и обувь. А ноги потом растер, так это по собственной глупости. Носочки в сапогах не самая удобная штука, их поправлять нужно… Вот Севка и ноги тогда натер, и немцев по этой причине штыком убивать пришлось.
– Ты иди, Сева… – тихо сказал Константин. – Оружие поделим – и иди. Посмотри, у урядника наган в кобуре, так ты мне его отдай. Карабин, патроны… Патроны пополам, извини. Я постараюсь пострелять…
– А заткнуться ты не постараешься? – поинтересовался Севка.
Ты становишься двуличным существом, мысленно упрекнул себя Севка. Ведь ты обрадовался, испытал облегчение, когда твой товарищ – единственный в этом времени – предложил замечательный выход. Единственно возможный в этой ситуации. Если взвалить немаленького Костю себе на плечи, то далеко уйти не получится.
А на хуторе рано или поздно хватятся своих. Даже если расстрельная команда решила задержаться, на досуге съесть убиенных, вернуться она все равно должна. Но не вернулась, и за ней неминуемо отправят кого-нибудь.
Севка на хуторе видел человек двадцать казаков. И если половина из них была задорными желторотиками вроде умирающего Грыши, то остальные – люди степенные, много повидавшие и, возможно, повоевавшие в Гражданскую. Прижать к ногтю двух шустрых лейтенантов, решивших вести позиционную войну, они смогут быстро и эффективно.
Так что мысль Костя высказал правильную, Севка с ней сразу же согласился. Или не Севка, не тот Севка, большой и сильный, а другой, крохотный, обитающий внутри его организма, перебегающий под настроение из головы в пятки и обратно. Вот тот – выдохнул поначалу с облегчением, а потом выматерился зло, когда туловище решило играть в благородство.
– Ты идти точно не можешь? – Севка обошел убитых, снял с дяди Яши ремень с кобурой и подсумками, надел на себя, затянул и привычным жестом расправил под ним гимнастерку. Обоймы из подсумков казаков сунул себе в карманы галифе, туда же ссыпал патроны из карабинов.
– Не могу, – сказал Костя, как показалось Севке, с вызовом. –
– Хреново. Вот не переношу я тяжести переносить, – Севка еще раз огляделся вокруг, с облегчением констатировал, что степь пустынна, и закинул карабин за спину. – Ты меня прости, Костя, но для тебя пушку я брать не стану. Лишние пять килограммов мне, сам понимаешь, ни к чему.
Что-то горячее коснулось босой ступни Севки, он отдернул ногу.
Грыша тянулся к нему окровавленной рукой, что-то попытался прошептать, но получился стон.
– Только не нужно мне ноги целовать и смертушку выпрашивать. Я…
Слеза медленно потекла по щеке Грыши, превращаясь по пути в комочек грязи.
– Твою… – пробормотал Севка.
Грыша, не отрываясь и не мигая, смотрел в глаза Севке. Слезы сбегали по испачканной землей щеке одна за другой. И невозможно было отвернуться или просто отвести взгляд.
Костя молчал, разглядывая небо. Он все понимал, имел по этому поводу свое мнение, но решил его не озвучивать. В таких случаях каждый решает для себя. В конце концов, Севка имеет полное право быть жестоким. Казак бы его не пожалел.
Севка медленно расстегнул кобуру, достал револьвер. Наган оказался дореволюционным, солдатским, без самовзвода. Севка взвел курок большим пальцем правой руки. Барабан со щелчком провернулся.
А рука – дрожала.
Севка вздохнул и закрыл глаза. Еще раз вздохнул. Осторожно придерживая пальцем, спустил без выстрела курок.
– Понимаешь, парень… – тихо сказал Севка и вытер пот со лба. – Нельзя мне стрелять. Этот выстрел точно привлечет внимание. А шашкой… Я шашкой тебя только зарезать могу, как мясник. Не умею я рубить… Это вас с детства учили, а меня… И, боюсь, с одного раза не получится.
– Давай, – одними губами прошептал Грыша. – Давай…
Севка наклонился, поднял шашку. Медленно осмотрел лезвие. Несколько капель крови засохли у самого эфеса. Это Севкина кровь. Совсем чуть-чуть. А сейчас будет значительно больше.
Замахнуться и ударить по горлу?
Севка попытался себе это представить, сглотнул комок, подкатившийся к горлу. Почти год назад ему пришлось перерезать человеку глотку. Но там решал не он, там все решал адреналин, заполнивший тело по самую макушку. А тут…
Грыша повернул голову, жилы на шее напряглись, артерия пульсировала. Казак хочет помочь. Очень хочет.
Севка быстро провел лезвием шашки, с силой, чувствуя, как заточенная сталь входить в плоть, как скрипнула она, зацепив позвоночник. Тело казака дернулось, забилось, но тут же затихло и замерло.
Севка выпрямился, оставив шашку в ране.
– Пойдем, – сказал он.
– Тогда уж неси, – невесело улыбнулся Костя. – Взялся за гуж…
– Давай так, – Севка снял карабин, взял его двумя руками – за ствол и ложе – у себя за спиной. – Ты сядешь, как на тарзанку…