Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Обещал.
– Извини, батя, – сказал Селин. – Так получилось.
Танк взорвался, разбросав осколки и обрывки металла на сотни метров. Мост содрогнулся, заскрипел всеми своими суставами и заклепками, опора прогнулась, пролет просел…
Просел, но не рухнул.
Рельсы были скручены, опоры погнуты, несущие балки в нескольких местах лопнули.
– Не менее суток, – сказал немецкий военный инженер, осмотрев через несколько часов мост.
– Сутки и не больше, – сказал немецкий генерал, выслушав доклад.
У него не было времени, он наступал. А темп наступления армии, как известно, рассчитывается исходя из скорости
* * *
Август, сентябрь и почти половина октября прошли для Севки незаметно. У него просто не оставалось времени и сил ни на что, кроме тренировок, занятий, снова занятий и тренировок с коротким перерывом на ночное забытье, которое и сном-то назвать было трудно.
Не было сновидений. Коснувшись головой подушки, Севка проваливался в кромешную темноту, из которой автоматически выныривал утром ровно за минуту до того, как Никита или Костя приходили его будить.
Первые дни, когда Севка только приступил к занятиям, тело отказывалось выполнять приказы, а мозг, заваленный лавиной новой информации, даже не пытался ее воспринимать или усваивать. Севка путался в статьях устава, названиях учреждений и служб, безбожно врал, пытаясь читать воинские звания с петлиц и нарукавных знаков.
Не могло уложиться у него в голове, что одна шпала обозначала капитана только при наличии золотой окантовки на петлице и нарукавного знака. В зависимости от эмблем и цвета окантовки этот носитель шпал мог оказаться и военинженером, и техник-интендантом, и военным юристом, и военфельдшером… Каждая специальность имела не только свой цвет, но и цвет окантовки, у танкистов это было красным по черному, у техников – синим по черному, а у химиков и петлицы, и окантовки были черными.
Сбивали и воспоминания о прошлом – своем прошлом, которое здесь было будущим. Раз за разом Севка забывал, что кубик – «кубарь» – вовсе не был аналогичен звездочке на погонах… Или был, но только до звания капитана, которое не добавляло на петлицы четвертого «кубаря», а обозначалось шпалой. При этом полковник имел четыре шпалы.
Потом еще нужно было усвоить всю путаницу с ромбами и звездами. Ромбов, как и званий комбригов, вроде бы уже не было, но нужно было иметь в виду, что еще иногда можно встретить начальника с такой экзотикой в петлицах и, на всякий случай, нужно уметь разбираться в недавно отмененных знаках различия.
Офицеров нет, есть командиры. Командиры и бойцы. И боец – не романтическое обозначение, а вполне обычная воинская должность. Не звание – должность. А звание – красноармеец.
Остальным курсантам, с которыми Севка время от времени сталкивался на занятиях, было намного проще. Им не нужно было помимо всей военной премудрости заучивать еще и реалии их мира. Для них было вполне естественно, что существует купюра в три червонца, что в трамвае проезд стоил в зависимости от расстояния, что московское метро носило имя наркома путей сообщений товарища Кагановича, – все это они знали с детства, а Севка проходил это с нуля, и время на эти уроки по быту выкраивалось из его сна, из перерывов между занятиями по огневой, физической и специальной подготовке…
Первые дни к вечеру Севка валился на кровать, не раздевшись и даже не умывшись. Сил хватало только на то, чтобы снять сапоги. И на то, чтобы не вырубиться за ужином, прямо за столом.
Когда его в первый раз повезли на аэродром, Севка ни на секунду не замешкался перед первым своим прыжком с парашютом. Просто вышел в открытый люк, шагнул в пустоту и даже немного удивился, когда парашют все-таки раскрылся. Если бы вытяжной шнур не сработал, то Севка, наверное, даже не огорчился бы, а падал бы вниз, без всяких эмоций глядя на приближающуюся землю.
Его заставляли слушать радио, сводки Совинформбюро. Его заставляли слушать пластинки с местными шлягерами, заучивать тексты, фамилии певцов и певиц, запоминать и узнавать киноактеров, помнить содержание книг, точные формулировки поступков и подвигов красных героев, знать имена предателей, вызубрить формулировки, по которым каждый из этих врагов проходил по суду, и ни в коем случае не упоминать тех имен, которые упоминать было не принято или даже просто опасно, но знать эти имена твердо.
Севка учился стрелять из пулемета и пользоваться патефоном, чистить зубы зубным порошком и обходиться без туалетной бумаги – обрезками газет.
Никита и Костя попеременно избивали Севку, это называлось специальной подготовкой – Севке показывали прием, контрприем и начинали метелить, требуя, чтобы он реагировал. Севка честно пытался, но зацепить или ударить подвижных лейтенантов было непросто, поначалу казалось, что это просто невозможно. И Севка уже совсем было приготовился просто переносить побои, пока однажды его рука сама не перехватила руку Никиты, а нога автоматически не подсекла ногу лейтенанта.
Никита упал, перекатом через спину ушел от следующего удара и, поймав Севку на противоходе, завязал в узел, но в следующий раз Севка снова успел отреагировать на удар и снова провел прием, а потом, пользуясь своим ростом и весом, начал все чаще бросать инструкторов на брезентовые маты…
Эти успехи ознаменовались тем, что вместо Никиты и Кости рукопашным боем с Севкой стал заниматься молчаливый крепыш лет сорока, и Севка снова почувствовал себя беспомощным и слабым.
Он с остервенением наносил удары по тяжеленной кожаной боксерской груше, бил руками и ногами. Метал ножи в деревянную мишень, сцепив зубы, зарезал специально привезенную свинью и выпотрошил ее под пристальным взглядом Гориллы. Если бы ему приказали рвать зубами сырое мясо – он бы рвал. Время от времени у него кое-что стало получаться: достать ударом нового инструктора, заслужить одобрение у Дятла, следившего за его стрелковой подготовкой, и добежать до финиша сорокакилометрового марш-броска с тридцатикилограммовым тюком за спиной.
Собственные успехи Севку особо не радовали, он даже и не замечал изменений в себе, не задумывался над этим. Ему нужно было преодолеть препятствия. Ему нужно было доказать себе и остальным, что он может, что он способен выдержать если не все, то многое.
Раз или два в неделю ему приказывали переодеться в чистое и отправляли вместе с Никитой или Костей сопровождать комиссара. В Москву. В города и деревни области, к фронту. Иногда позволяли садиться за руль вместо Петровича.
Севка молча выполнял приказы, коротко отвечал на вопросы и никогда не задавал своих.