Всеволод Залесский. Дилогия
Шрифт:
Комиссар задумался.
– Все так просто, Женя! Предельно просто. Паника станет всеобъемлющей. Всеобщей! Вы создавали общество содействия химическим войскам, от мала до велика бегали по улицам в противогазах, для лошадей и собак сделали противогазы, но все это пойдет прахом. Рассыплется в пыль. Мы можем стрелять по наступающим немцам газовыми снарядами. При этом они будут бить по нашим городам. Ощущаете разницу? Мы – по солдатам, они – по мирному населению. Мы, кстати, тоже по мирному населению. По своему мирному населению. Думаете, наш тыл удержится в таком состоянии? Все ведь висит на волоске. Чуть больший нажим…
– У тебя есть сведения, что немцы применят химическое оружие? – спросил комиссар.
– Да. Более того, они его уже применили.
– Почему я не знаю об этом? – спросил комиссар. – Что значит – немцы вышли к Москве в сентябре? Ведь…
– Он сейчас будет говорить о времени, – тихо сказал Евграф Павлович.
– О развилке во времени, – сказал Севка и понял, что оказался в центре внимания. – Ну, произошло такое событие, которое повлияло на ход истории… И возникла параллельная линия времени…
– Ну-ну, – подбодрил его Орлов.
– И он, похоже, имеет в виду, что наше время, наша линия, может… – Севка задумался на секунду, подбирая нужное слово. – Исчезнуть. Погибнуть.
– Что значит – наше время может погибнуть? – спросил Евграф Павлович.
– Паф! – Орлов изобразил руками взрыв. – Исчезнуть. Испариться. И те из вас, кто уцелеет в новом течении времени, даже не вспомнят, что было иначе. Не было иначе, и все тут. Понимаете?
– Нет.
– Что вам непонятно?
– То, что может произойти вот это «паф!», я могу себе представить. – Комиссар потер ладонью щеку. – Но я совершенно не могу себе представить, почему ты нам все это рассказываешь? Сейчас – пятнадцатое октября. Немцев нет на окраинах Москвы. Они не применяют газ. Значит, ничего не произошло. Не состоялось это событие, способное повлиять… Не так?
– Так. И не так одновременно. Время… Сева немного все упростил. Да, происходит событие и возникает развилка. Да, появляется другая линия времени, но она не замещает обычную, она существует одновременно с ней. Но не навсегда. Есть точка, с которой еще можно вернуться и исправить. Отменить то самое событие. Только после того, как она пройдена, и остается единственный вариант событий. Только после того. Третьего августа этого года некий командир батареи реактивных минометов получил возможность нанести по немцам удар газовыми снарядами, снаряженными люизитом. Четыре установки одним залпом создают зону смертельного заражения площадью в двенадцать гектаров. Он выстрелит трижды. А за сутки перед этим его подчиненный организует – организовал – пробку на железнодорожной магистрали. На станции перед поврежденным мостом скопилось несколько сотен составов – десятки тысяч людей. Потери немцев составили – составят – около трех тысяч убитых, до пятнадцати тысяч раненых. Из них почти половина станут инвалидами. Если до этого события Гитлер не хотел применять газ, как помня о том, что сам был отравлен в ту войну, так и опасаясь ответного удара со стороны Англии, то после залпа реактивных минометов у него просто не останется выбора. И дело даже не в том, что под удар попадет дивизия СС. Сами генералы заставят его применить химическое оружие. Народ Германии потребует этого.
– У нас тоже есть газы, – сказал Никита.
– Конечно, – согласился Орлов. – Только у нас их значительно меньше. И нам придется применять их на своей территории, по своим городам и селам. И то, что Англия приступит к бомбардировке немецких городов, – еще не факт. Америка, которая пока носится со своим нейтралитетом, как дурень с писаной торбой, может и прекратить помощь кровавому сталинскому режиму, развязавшему химическую войну. У них общественность, знаете ли, имеет некоторый вес.
Орлов замолчал, разглядывая свои ладони.
– И что? – спросил комиссар, когда пауза стала нестерпимой. – Что я могу сделать?
Орлов вздохнул и ответил.
Ответ занял почти час, и Севка к концу выступления стал подозревать, что если уж он, более-менее
Выходило так, что время пронизано ходами. Орлов называл эти ходы воронками, имея в виду в первую очередь, что вниз, в прошлое, проход был куда уже, чем вверх, в будущее. И вели эти самые воронки не в любое место и время. Собственно, и существовали они не постоянно, открываясь и исчезая совершенно произвольно и существуя лишь ограниченное время.
Чаще всего они концентрировались вокруг потенциально переломных моментов, когда малейшее воздействие могло изменить ход истории. И, в принципе, через них можно было пробраться в нужное время или в нужное место… Или туда, или туда. Пропускная способность воронки вниз была ограничена. Ограничена массой предмета или человека. Это могло быть сто килограммов, или пятьсот, или даже тысяча – предсказать было трудно. И самое подлое во всем этом, как понял Севка из речи Орлова, было то, что чем ближе к нужному месту и времени открывалась воронка, тем меньше она была. Севку, например, пропихнули, что называется, впритирку, голым и в одиночку. Чтобы вовремя оказаться возле него, Орлову пришлось проникнуть в прошлое через другую воронку, в пятидесяти километрах от той дороги и за сутки до появления Севки. И все для того, чтобы потом он совершил марш-бросок по немецким тылам и вовремя оказался возле моста.
Почти вовремя. Вообще-то, подразумевалось, что Орлов уже будет рядом, когда Севка очнется. Орлов должен был его привести в чувство, замучить наивными вопросами «откуда» и «кто такой». Но старший лейтенант Красной армии чуть припозднился, прыткий попаданец успел обзавестись формой и оружием самостоятельно, поэтому пришлось некоторое время валять дурака, набирая компромат, чтобы потом вдруг разоблачить Севку и подтолкнуть его к действиям в нужном направлении.
Маршрут и график движения приходилось высчитывать с точностью до секунды, расписывать все возможные проблемы и намечать варианты, если основной маршрут по какой-то причине будет сорван. Вот как Севкина стертая нога чуть не погубила всю группу. И чуть не сорвала встречу с комиссаром.
– И чуть не лишила тебя возможности спасти мне жизнь, – без выражения, как о чем-то малозначимом, напомнил комиссар.
– Тебе? – переспросил Орлов. – Тебе – нет. Ты не рисковал совершенно. Твоему лейтенанту, вот этому… Никите, кажется? Вот ему – да, спасли.
– В смысле?
– Ну… Там, возле моста, у немцев все равно ничего бы не получилось. Липовый капитан выхватывал пистолет, твой Никита пускал ему пулю в висок, немцы в грузовике попадали под огонь броневика… Да, среди красноармейцев, вышедших из окружения, получались потери, но никак не меньше, чем получились в нашем варианте, когда бронеавтомобиль уехал, лишив оборону еще одной пушки. На десятой минуте боя разрывом накрыло «сорокапятку» у моста, потом не сработала взрывная машинка, и пришлось подрывать танк на мосту связкой гранат, прежде чем машинку починили… В первоначальном варианте проблема была решена пушкой с броневика, ты принял участие в отражении, у тебя не было дополнительного стимула уезжать оттуда, например, чтобы спасти раненого комдива – он, кстати, умер в госпитале, так и не придя в сознание, – и замечательного Всеволода Залесского вкупе с моей запиской и картой… И не нужно так на меня смотреть, Женя, я все равно никогда не поверю в то, что тебя может волновать жизнь десятка-двух солдатиков. Вот смерть Никиты ты бы переживал чуть болезненнее. Там ведь как получалось, в старом варианте… Вы наскочили на немецкие танки на дороге, твоя машина успела свернуть в лес, а вот броневик влетел колесом в канаву, застрял и героически прикрывал твой отход целых пятнадцать минут. Потом снаряд с чешского «тридцать восьмого» разворотил броневику борт под самой башней, а Никите, единственному выжившему из экипажа и пассажиров, пулеметной очередью вначале раздробило обе ноги, а потом – в клочья разнесло голову.