Вспомни обо мне
Шрифт:
– Хорошо. Теперь скажи мне, что любила пить на ночь Лариса: чай, кофе, молоко, воду… Может, она принимала снотворное?
– Нет, что ты! Она была здоровая девочка, и сон у нее был крепкий. Она вообще была любительница поспать. Укладывалась, лапочка, всякий раз, когда выдавался случай. Говорила, что сон – это наслаждение, причем большее, чем еда и секс. Она вот так, прямо в глаза мне и говорила. И после… ну ты понял… всегда засыпала, отвернувшись от меня и закутавшись в свою простыню или одеяло. Марк, я не половой гигант, думаю, что она спала со мной, не получая особого удовольствия. С Верой у нас все было иначе. С Верой была гармония. А с Ларой – скорее обыкновенный половой акт, так скажем, гигиенический.
– Какое интересное
– Это не я, это Набоков. Каюсь, одно время зачитывался его «Лолитой» и всегда, надо сказать, был на стороне Гумберта, сочувствовал ему, хотел, чтобы все его любовные переживания и наслаждения оставались безнаказанными.
– Не ты один, – бросил через плечо Марк. – Так что она любила пить на ночь? Были же у нее какие-то привычки…
– Да. Она на ночь пила зеленый чай с лимоном и медом. Правда, мед она не особо жаловала, говорила, что он портит вкус чая, а вот лимон, напротив, делает его особенно душистым, нежным. Я видел там, на столе… чашка с лимоном на дне. Думаю, она пила чай. Но даже, если предположить, что гость или гостья задержались у нее допоздна, то вряд ли она стала пить чай в их присутствии. Она заваривала его, оставшись одна, непосредственно перед сном.
– Может, это был мужчина, и она собиралась переспать с ним. Тогда он и мог подсыпать яду.
– Марк, я понимаю, ты должен проверить все версии, и ты говоришь мне сейчас про этого виртуального мужчину просто так, не задумываясь особо. Но я тебе скажу – она не стала бы так рисковать и оставлять у себя на ночь другого мужчину. Она знала мой характер, к тому же у нас с ней была определенного рода договоренность. Дело в том, что она должна была являться ко мне сразу же после моего звонка. Или же я мог позвонить ей и приехать в любое время суток. Когда мы виделись с ней в последний раз, конечно, мы повздорили, но это же не первый раз. Словом, если бы я нагрянул к ней и застал в ее постели любовника, это был бы конец, и она это знала. Она дорожила нашими отношениями.
– Хорошо, успокойся, Толя… Из-за чего была ссора?
– Понимаешь, когда пришли Маевы, чтобы рассказать мне о том, что Таня Маева видела на рынке Веру, я был несколько не в себе. Мы тогда целый вечер рассуждали на тему, могла ли Вера остаться жива и все такое. И вдруг заявляется Лара, такая шумная, нарядная, садится мне на колени (и это при Маевых!), целует меня. Говорит, что купила шубку, берет. Словом, внимание переключается на нее. И получается какая-то трагикомедия, что ли. Словно все они издеваются надо мной. Конечно, все это было не так, и Маевы сочувствовали мне. Но слишком уж много впечатлений за один вечер. Мне захотелось остаться одному. Прийти в себя. Но Лара-то уже пришла… Словом, я ее выставил. Она плакала, кричала, что я урод, жестокий человек, что… Но самое главное, я никак не могу вспомнить, говорили ли мы при ней про Веру или нет. Вот так все смешалось в голове.
– После этой ссоры ты с ней разговаривал?
– Нет… Кажется, нет… понимаешь, сразу столько навалилось… Марк, ты прости, что я использую тебя… Но эта история с туфлями, помнишь?
– Конечно, помню. Что, неужели их тебе еще раз поставили под дверь?
– Нет. Этой ночью, когда я вернулся из ресторана…
– Сегодня, что ли?
– Ну да! Так вот. Я вошел в квартиру и увидел, что все вокруг голубое…
Марк посмотрел на него с жалостью.
– Да нет, ты не понял, это не были галлюцинации… Я не сразу прошел в гостиную, мне надо быть принять горячую ванну, чтобы согреться, а когда вернулся, то понял, что это свет от телевизора. Я вошел в комнату и увидел, что телевизор включен, а на экране – Вера.
– Это точно? – на этот раз Марк задал вопрос без насмешки.
– Да. Кто-то поставил кассету, понимаешь? На эту кассету я снимал Веру, когда она была на Волге.
– Толя, кто-то хочет напомнить тебе о ней, это явно, – чрезвычайно серьезно заметил Марк. – Теперь я действительно верю тебе, что это не галлюцинации – и туфли, и все остальное.
– Но и это еще не все! – с жаром, радуясь, что и на этот раз его склонны выслушать, воскликнул Анатолий. – Потом, когда я был уже в постели, кто-то влетел в спальню…
– Как это влетел?
– Я хотел сказать, кто-то стремительно вошел, склонился надо мной и брызнул какой-то гадостью, после чего я вырубился. Я даже подумал, что умираю. И проснулся, словно после наркоза, с тяжелой, больной башкой. Ты понимаешь, что на меня началась охота?
– Толя, какая охота? Если бы на тебя началась охота, это означало бы, что тебя хотят убить. Но ты жив.
– Послушай, а не могло наше ночное путешествие на кладбище быть связано с тем, что убили Лару?
Он сначала сказал, а потом уже подумал. И решил, что сморозил глупость. Марк пожал плечами.
– Я не думал об этом… На самом деле, причем здесь Лара? – извиняющимся тоном пробормотал Концевич. – Но все, что происходит в последнее время ужасного, непонятного, связано со мной – это и объединяет все события последних дней. Появление Веры, отсутствие Веры в гробу, труп какого-то мужчины, мои ночные похождения и, наконец, смерть Лары.
– Скажи, Толя, у Нольде, врача-гинеколога, которого ты видел в больнице в тот день, когда умерла Вера, был сын? Тебе что-нибудь об этом известно?
– Да откуда я знаю, есть ли у него вообще дети? А в чем дело?
– В том, что эта женщина, которую ты упорно называешь Верой, встречается с сыном Нольде, и «Мерседес», на котором они ездят, принадлежит ему. Такие дела. Ты хотел бы встретиться с этой женщиной?
– Да, конечно. Марк, мне бы чего-нибудь выпить. Я уже вообще ничего не соображаю. Даже сейчас, когда я разговариваю с тобой, мне кажется, что это сон нескончаемый, похожий на киношный триллер, сон…
– Сон… Как ты сказал: Лара любила поспать и спала всегда, когда выдавался удобный случай? И она, по твоим словам, много спала… Так, может, она все-таки пила снотворное?
– Не знаю.
– Ладно, Толя, ты успокойся. Поезжай домой и постарайся уснуть.
Концевич посмотрел на него, как на предателя.
17
Из дневника Анатолия Концевича.
«Я посмотрел на него, как на предателя, потому что он не мог не понимать, как мне страшно возвращаться в пустую квартиру одному. Это означало бы вернуться в то состояние, из которого я с таким трудом на время вынырнул, когда оказался в гуще трагических событий. Вокруг меня сновали люди, передо мной сидел Марк, добрейшая душа, и выслушивал меня, вполне серьезно, как мне показалось, относясь к моим заморочкам. А теперь я должен вернуться домой, в пустую квартиру. Конечно, она уже три года тому назад стала пустой, если не считать тех дней, что здесь жила Лара. Тогда эта квартира преображалась, оживала. Теперь же я должен вернуться еще и с сознанием того, что Лары нет в живых. Что ее кто-то убил. Но за что могли убить молодую, красивую девушку? Разве что насолить мне. Это убийство я воспринимал как очередное звено цепи кошмаров, целью которых было предельно унизить меня и довести до сумасшествия. Я слышал о таких историях и прежде. Да и читал. Человека медленно сводят с ума… Один мой знакомый таким вот приблизительно образом довел до самоубийства свою жену, после чего она выбросилась из окна и разбилась. Он остался с маленькой дочкой на руках. Чего добился? Неужели так ненавидел? Но мне он сказал, что она его жутко раздражала. Что он не мог спокойно жить, зная, что она рядом… Теперь я уже думаю, а не болен ли (он сам)? Как же много больных вокруг. И, главное, внешне они почти ничем не отличаются от остальных. Если, конечно, болезнь не прогрессирует. Вот тогда меняется лицо, становится безжизненным, апатичным или, наоборот – выражение агрессии наслаивается на нездоровый блеск глаз. И одежда больного становится неопрятной…