Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история
Шрифт:
Больше неприятных симптомов я не чувствовал и продолжал жить обычной жизнью. Катался на лыжах, снимался в кино, ездил на открытие новых ресторанов «Планета Голливуд», занимался общественной работой. Однако во время ежегодного осмотра в 1996 году врач сказал: «Время пришло. Вам требуется операция на сердце. Необязательно прямо завтра, но в этом году».
Я обошел три больницы и переговорил с хирургами-кардиологами. Я всегда считал, что, принимая какое-либо важное решение относительно здоровья, необходимо выслушать три разных мнения. Я остановил свой выбор на Воэне Старнсе из больницы при медицинском факультете Университета Южной Калифорнии. Это был очень опрятный дядечка в очках без оправы, говоривший об операции и связанных с нею рисками совершенно буднично.
— Я обожаю ваши боевики и хочу, чтобы вы и дальше продолжали их снимать, — сказал он. — Поэтому мне нисколько не хочется, чтобы вы бегали и прыгали с искусственным клапаном.
Старнс объяснил, что оптимальный вариант — пересадить клапан, изготовленный из ткани печени. С механическим клапаном мне пришлось бы до конца жизни принимать препараты, разжижающие кровь, и ограничить физическую активность. Но с органическим клапаном «вы сможете и дальше выполнять трюки, сможете заниматься спортом, горными лыжами, сможете кататься на мотоцикле, ездить верхом — все, что только пожелаете».
Это были плюсы. Минусом был риск. Операция, предложенная Старнсом, давала благоприятный результат в шести случаях из десяти.
— Я хочу, чтобы вы в полной мере сознавали: в шестидесяти и даже семидесяти процентах случаев операция проходит успешно, однако в тридцати или сорока процентах клапан не приживается, — объяснил он. — В таком случае нам придется пробовать все сначала.
Большой риск, большая награда. Мне это было понятно.
— Отлично, — сказал я. — Я рискну.
Мы запланировали провести операцию сразу же после завершения работ над «Бэтменом и Робином», чтобы ничего не пропустить. Операция должна была состояться в апреле, после чего я собирался летом заниматься продвижением «Бэтмена и Робина», а затем в конце 1997 года приступать к съемкам следующего фильма, каким бы он ни был.
Я никому не сказал про операцию. Об этом не знал никто. Ни моя мать, ни племянник, ни дети — никто. Потому что я не хотел о ней говорить. Чтобы успокоить себя, я притворялся, будто мне предстоит не операция на сердце, а что-то вроде удаления зуба мудрости. Я войду в кабинет врача, сделаю дело и отправлюсь домой.
Я даже не хотел ничего говорить своей жене. Мария как раз вынашивала четвертого ребенка, беременность проходила тяжело, и я не хотел ее расстраивать. Мария имела склонность раздувать любую мелочь в трагедию, даже если речь не шла о жизни и смерти, в то время как я, напротив, всегда стремился преуменьшать проблемы. Так, например, я никогда не говорил ей: «Через три месяца мне предстоит отправиться в Норвегию и выступить там с речью», поскольку она бы начала заранее переживать, что меня не будет дома целую неделю и она останется одна. Она замучила бы меня бесконечными вопросами: «Каким рейсом ты полетишь? Зачем тебе вылетать в субботу, а не в воскресенье? Неужели тебе действительно нужно отсутствовать так долго? А что это еще за две дополнительные встречи?» И к тому времени, как я садился бы в самолет, от радостного предчувствия не оставалось бы и следа, поскольку я уже слишком много обо всем говорил. Поэтому я строго-настрого наказал Ронде и Линн: «Ни в коем случае никому не сообщайте мой распорядок дел». Марии я сообщал всего за несколько дней. Я не из тех, кто любит долго мусолить какую-нибудь мысль, обсуждая ее снова и снова. Решения я принимаю очень быстро. Я не прошу всех знакомых высказать свое мнение, и я не возвращаюсь к одному и тому же. Я хочу двигаться вперед. Вот почему Мария всегда говорила, что я похож на ее мать.
Тут Мария — моя полная противоположность. Она прекрасно разбирается в медицине, и ее метод заключается в том, чтобы разложить все по полочкам, переговорив с как можно большим количеством людей. Она делится всем, что у нее на сердце, в то время как я предпочитаю держать все в себе. Я боялся, что если открою ей правду, эта новость разойдется по свету еще до того, как я лягу на операцию. Но я также опасался, что Мария догадается обо всем сама, и тогда начнутся ежедневные разговоры. Мне нужно было все отрицать. Я уже принял решение у врача в кабинете
Когда подошел срок операции, я поделился с доктором Старнсом своими планами.
— Скажу своим родным, что отправляюсь в Мексику, — сказал я. — Скажу, что мне нужно отдохнуть с недельку. И тогда вы прооперируете мне сердце. Вы говорили, что из больницы я выпишусь через пять дней. Значит, через пять дней я переберусь в гостиницу. Я полежу на солнце и загорю, у меня будет здоровый вид, и когда я вернусь домой, никто не узнает, что я перенес операцию на сердце. Как вам это нравится?
Похоже, врач был несколько удивлен. Задумчиво посмотрев на меня, он выложил откровенно, как было ему свойственно:
— Не получится. Вам будет больно, вам понадобится помощь, вы никого не обманете. Я настоятельно рекомендую сказать жене правду. Она беременна. Она должна знать все. Я бы сказал ей прямо сейчас.
Вечером я как бы мимоходом сказал Марии:
— Кстати, помнишь, я как-то говорил, что когда-нибудь придет срок заменять клапан? У врача через пару недель будет «окно», и я решил, что надо этим воспользоваться прямо сейчас, в промежутке между съемками, поскольку ехать в Европу рекламировать «Бэтмена» мне только недель через шесть-семь. Так что я как раз втиснусь. Сейчас самое подходящее время, и я просто хочу поставить тебя в известность.
— Что? — встрепенулась Мария. — Так, постой-ка, ты хочешь сказать, что тебе нужна операция на сердце?
Она словно услышала все в первый раз. С этого момента Мария постоянно говорила о предстоящей операции, но при этом она также помогала мне сохранить все в тайне. В это время у нас как раз гостила моя мать, и даже ей мы ничего не сказали.
Накануне того, как лечь в больницу, я до часу ночи играл на бильярде с Франко и другими друзьями. Мы пили шнапс и от души веселились, и я никому не сказал ни слова о том, куда мне предстоит отправиться на следующий день. В четыре часа утра Мария встала и отвезла меня в больницу. Мы воспользовались скромным микроавтобусом, а не роскошным «Мерседесом». По совету Марии я договорился о том, чтобы меня зарегистрировали в больнице под чужим именем. Охранник на стоянке ждал нас, и мы проскользнули в гараж. К пяти часам меня приготовили и подключили к оборудованию, а в семь операция уже была в полном разгаре. Мне это было по душе. Встать в пять утра, в семь лечь на операцию, а к полудню все уже будет кончено. Бац, бац, бац. В шесть часов вечера я очнулся после наркоза, готовый снова играть на бильярде. Ну, по крайней мере, так значилось в планах.
Врачи согласились после операции переодеть меня в гавайскую рубашку, чтобы, когда я пришел в себя, у меня не было ощущения, будто я в больнице. Это была главная тема. И действительно, замысел удался. Я проснулся, увидел сидящую рядом Марию, успокоился и снова заснул. Когда я опять проснулся на следующее утро, Мария по-прежнему была рядом, и я, окинув взглядом палату, увидел велотренажер, на котором мне предстояло заниматься через несколько дней. Через пару часов я встал с кровати и уселся на тренажер. Врач, заглянувший в палату, был изумлен.
— Пожалуйста, уберите отсюда велотренажер, — сказал он.
— Я установил минимальную нагрузку, — сказал я. — Это чисто для меня, для моего сознания: сразу же после операции я занимаюсь на велотренажере.
Осмотрев меня, врач остался доволен тем, как проходит процесс восстановления. Однако к вечеру я начал кашлять. У меня в легких скапливалась жидкость. Врач вернулся в девять часов и предписал мне пройти кучу всяких тестов. Чуть позже, когда Мария уехала домой проведать детей, я постарался заснуть. Однако кашель усилился, и вскоре я начал задыхаться. В три часа ночи ко мне опять зашел врач. Сев на кровать, он взял меня за руку.