Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история
Шрифт:
— Я очень сожалею, — сказал он, — но так не пойдет. Нужно снова делать вам операцию. Я собираю лучшую бригаду. Мы вас не потеряем.
— Не потеряете? — спросил я.
— Мы вас не потеряем. Просто продержитесь до утра; возможно, мы дадим вам лекарства, чтобы вы заснули. Где Мария?
— Уехала домой.
— Я должен ей позвонить.
— Послушайте, с ней случится истерика. Не надо ей ничего говорить.
— Нет, она должна быть здесь.
Есть в операции под общим наркозом один момент, который я просто ненавижу. Это тот момент, когда наркоз начинает действовать, когда ты чувствуешь, что отключаешься, когда ты засыпаешь и не знаешь, проснешься ли. Мне казалось, что кислородная маска меня душит, — я задыхался,
Это была значительно более страшная версия той клаустрофобии, с которой я боролся, когда мне на лицо и тело надевали маски, чтобы я сыграл Терминатора или мистера Фриза из «Бэтмена и Робина». Для меня спецэффекты в исполнении Стэна Уинстона были сплошным мучением. Чтобы изготовить маску, сначала нужно снять слепок, а для этого на лицо кладут большой, тяжелый гипс. Многие актеры терпеть этого не могут, поэтому Стэн и его команда выработали целую методику. Когда ты впервые приходишь к ним в студию, там звучит приятная музыка, все счастливые и радушные. «Да, как хорошо, что ты здесь!» Затем тебя усаживают и говорят: «А теперь будет немного неприятно. Ты не страдаешь клаустрофобией?»
— Ни капельки, — неизменно отвечал я, изображая невозмутимое спокойствие.
После чего тебя начинают обматывать бинтами, пропитанными гипсом. Скоро твои глаза оказываются завязанными, и ты ничего не видишь. Затем и уши тоже замотаны, и ты больше ничего не слышишь. Одно за другим отключаются все твои органы чувств. Вот и рот уже закупорен, и ты не можешь говорить. Наконец тебе закрывают и нос, оставляя только две тонких соломинки, торчащие из ноздрей, чтобы ты мог дышать.
Далее нужно ждать где-то с полчаса, пока застынет гипс. Сознание начинает вытворять разные штучки. А что, если воздуха будет недостаточно? Что, если в одну из соломинок попадет крошечный кусочек гипса и закупорит ноздрю? Поскольку у многих актеров начинается паника, Стэн и его ребята стараются поддержать настроение музыкой и веселыми разговорами. Когда ты уже ничего не слышишь, ты по-прежнему продолжаешь чувствовать, как они ходят вокруг тебя, наматывая бинты. Тебя предупреждают, что если ты почувствуешь, что начинаешь отключаться, «я буду здесь, просто подай знак или похлопай меня по руке».
Через какое-то время приходит настоящий страх. Ты чувствуешь, как гипс твердеет, а это означает, что его уже не сорвешь просто так с головы. Теперь его нужно будет разрезать. Садясь в кресло, ты обратил внимание на инструменты — на маленькую электрическую циркулярную пилу, которая используется для резки гипса, — но ты не успел расспросить обо всем подробно, пока у тебя еще была такая возможность.
И вот теперь ты думаешь: «Подождите-ка! А как они узнают, насколько глубоко резать? Что, если пила полоснет меня по лицу?»
Когда в первый раз я задумался об этом, проблема пилы настолько встревожила меня, что я начал учащенно дышать. Мне не удавалось вдыхать необходимое количество воздуха через тоненькие соломинки, и я всерьез испугался. Я попытался себя успокоить. «Перестань думать об этом, перестань мысленно представлять пилу, — приказал я себе. — Выбрось ее из головы… Так, отлично, я больше не думаю о пиле. А теперь давай думать о чем-нибудь другом. Может быть, мне думать о море? Или о лесной чаще, о чем-нибудь приятном, щебечут птицы, ветерок шелестит листьями, вдалеке работают лесники… циркулярная пила!» И меня снова захлестнул страх. Разумеется, к этому моменту рядом со мной никого не осталось. Быть может, в комнате кто-то по-прежнему находился, но я больше не ощущал ничье присутствие. Наверное, мне сказали: «Так, осталось еще десять минут», но я ничего не слышал. Я был полностью отрезан от окружающего мира. Вокруг меня не было никого. И мне оставалось только надеяться на лучшее.
И вот сейчас операция напомнила мне именно это.
Когда доктор Старнс позвонил Марии в четыре часа утра, та настолько перепугалась, что позвонила своей подруге Роберте и попросила ее отправиться вместе с ней в больницу. Роберта Холландер, продюсер редакции
Итак, я получил вторую — или третью — жизнь, смотря как считать. Очнувшись после наркоза, я обнаружил рядом с собой Марию и Роберту, оставшихся, чтобы меня поддержать. И снова я чувствовал себя хорошо. Болезненный кашель прошел. Я дышал без труда.
— Поразительно! — сказал я. — Все замечательно. Как сказал врач, когда мне можно будет домой?
В столовой больницы мы нашли одного австрийца, умевшего готовить шницели по-венски, и первые два дня я их с наслаждением ел. Пахли они великолепно. Но когда на третий день санитарка принесла еду, я сказал: «Пожалуйста, поскорее унесите это! Я не могу выносить его запах». Мне показалось, что от шницеля воняет, как от помойки.
Отныне я мог есть только мороженое и фрукты. Все остальное для меня воняло. Я потерял ощущение вкуса. Мне внушала отвращение вся еда, которую приносили. Настроение у меня ухудшилось.
Врач предупреждал, что операция на открытом сердце часто вызывает у пациентов депрессию. Однако после всего того, что мы только что пережили, Мария не на шутку встревожилась. «Это на тебя не похоже», — сказала она. Прошло еще два дня, а я по-прежнему оставался в подавленном состоянии, и Мария начала думать, что врачи ведут себя излишне самоуверенно. «Вы должны что-то предпринять, — заявила она. — Арнольд не должен оставаться в таком состоянии. Когда я вернусь завтра, он должен быть веселым и жизнерадостным».
Другим больным пришла мысль тайком угостить меня сигарой, так как они знали, что я люблю затянуться крепкой сигарой. Они решили, это поднимет мне настроение. На крыше была площадка с баскетбольным кольцом, куда больные поднимались, чтобы подышать свежим воздухом и размяться, и вот меня вытащили туда, чтобы я покурил. Никому и в голову не пришло, что я утратил ощущение вкуса и все вызывает у меня отвращение. Только я взял сигару в рот, как меня чуть не вырвало. «Нет, благодарю, я просто не могу», — сказал я. Все кончилось тем, что я сидел в кресле-каталке, тупо наблюдая за тем, как остальные больные играют в баскетбол, словно персонаж «Пролетая над гнездом кукушки». Я просто таращился на них, не понимая, что вижу перед собой: просто мельтешили какие-то фигуры. В происходящем перед глазами для меня не было никакого смысла. В конце концов меня откатили обратно в палату. Пожалуй, очутившись в помещении, я почувствовал себя чуточку лучше.
Но в итоге я пришел в себя. Особенно быстро этот процесс пошел после того, как я вернулся домой. Я играл с детьми, затем начал потихоньку заниматься в тренажерном зале. Конечно, никаких штанг — только велотренажер, — а потом я стал ходить гулять в парк Уилла Роджерса с Конаном и Штруделем, двумя черными лабрадорами, которых подарил мне на день рождения Франко. Через какое-то время я смог вернуться к гантелям, однако отныне ни о каких сильных нагрузках не было больше и речи, поскольку клапан мог не выдержать. Врач категорически запретил силовые упражнения. До конца жизни.