Вспомнить всё (сборник)

Дик Филип Киндред

– Интересно, – задумчиво протянул Мастерс, – а что будет, если переплести в уабовую шкуру Библию?..

– Я попробовал, – кивнул Снид.

– И?

– Прочитать целиком, мне, конечно, некогда было, но я просмотрел послания Павла к коринфянам. Там всего одна поправка. В стихе, который начинается: «Говорю вам тайну…», все переписано заглавными буквами. А строки «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?» повторяются десять раз кряду, целых десять раз, и все заглавными. Уаб, судя по всему, полностью согласен, это же его философия, точнее, теология. По сути, имеет место богословский

диспут, – взвешивая каждое слово, добавил Снид, – между читателями и шкурой марсианского животного, похожего на помесь хряка и коровы. Странно.

Он вернулся к своим заметкам.

Повисла напряженная пауза.

– Вы хотите сказать, что уаб располагает данными, недоступными для непосвященных? – уточнил Мастерс. – Возможно, перед нами, как вы говорили, не субъективное мнение отдельно взятого животного, научившегося избегать смерти, а самая что ни на есть истина?

– Я думаю так: уаб не просто научился избегать смерти, а последовал собственным заветам. Его убивают и свежуют, а его шкура, все еще живая, превращенная в книжную обложку, попирает смерть. Он продолжает жить. Лучшей, как ему представляется, жизнью. Перед нами не просто местная форма существования со своим предвзятым мнением, а организм, сумевший воплотить то, насчет чего мы еще сомневаемся. Конечно, уаб не голословен. Он живое доказательство собственной теории. Факты говорят сами за себя. И я склонен им верить.

– Хорошо, для него, возможно, жизнь вечна, – возразил Мастерс, – но это не значит, что для остальных тоже. Уаб, как подсказывает нам мистер Саперштейн, уникум. Ни у одного другого живого существа ни на Марсе, ни на Луне, ни на Земле шкура не остается жить после гибели, питаясь взвешенными в атмосфере микроскопическими частицами. Если он на это способен, не значит…

– Жаль, что со шкурой нельзя пообщаться, – подал голос Саперштейн. – В нашей фирме пытались, с тех пор как обнаружили факт посмертного существования. Но способа так и не нашли.

– А мы в издательстве, – выступил Снид, – нашли. На самом деле я уже провел эксперимент. Я напечатал книгу с одной строчкой: «Уаб, не в пример другим живым существам, бессмертен» – и переплел в уабовую шкуру, а потом перечитал. Текст изменился. Вот. – Он протянул Мастерсу тоненькую книжицу в элегантной обложке. – Прочтите.

Мастерс зачитал вслух: «Уаб, в пример другим живым существам, бессмертен».

– Он убрал только «не», правка незначительная, всего две буквы.

– Однако в смысловом отношении, – возразил Снид, – это бомба. Нам поступает ответ, так сказать, из загробного мира. Ведь по сути, технически, шкура уаба мертва, потому что мертв отрастивший ее уаб. Следовательно, у нас в руках почти неоспоримое доказательство существования разумной жизни после смерти.

– Тем не менее есть одно «но», – нерешительно проговорил Саперштейн. – Мне жаль об этом упоминать, я не знаю, какое отношение данный факт имеет к вышеизложенному. Но марсианский уаб, при всех его невероятных и даже мистических способностях к выживанию, с точки зрения разума совершенно туп. У земного опоссума, например, объем мозга в три раза меньше, чем у кошки. Так вот, у уаба мозг в пять раз меньше, чем у опоссума.

– Что ж, – не сдавался Снид, – в Библии сказано: «Последние станут первыми». Возможно, примитивный уаб подходит именно под эту категорию. Будем надеяться.

– Вы хотите вечной жизни? – взглянул на него Мастерс.

– Конечно. Все хотят.

– Я нет, – решительно заявил Мастерс. – Мне и без того проблем хватает. Существовать дальше в виде книжного переплета или еще в каком виде… Увольте!

Однако в глубине его сознания заворочалась другая мысль. Диаметрально противоположная.

– Да, уабу такая жизнь больше по вкусу, – признал Саперштейн. – Превратиться в книжный переплет, лежать себе полеживать на полке год за годом, всасывая мельчайшие частицы из воздуха. И медитировать. Или чем там занимаются уабы после смерти.

– Богословствуют, – ответил Снид. – Проповедуют. Я так понимаю, больше мы книги в уабовую шкуру не переплетаем? – уточнил он у начальства.

– На продажу нет. Но… – Мастерса не покидало убеждение, что какую-то пользу из шкуры все же извлечь можно. Интересно, переносит ли она ту же повышенную способность к выживанию на все, во что превращается? Скажем, на оконные шторы? Или на обивку летающей машины – вдруг благодаря ей исчезнет смертность на автотрассах? А подкладка для шлемов спецназа? Или бейсбольных?

Возможности вырисовывались безграничные… Хотя и расплывчатые. Нужно обдумать все как следует, поразмыслить на досуге.

– В любом случае, – услышал он голос Саперштейна, – моя фирма решительно отказывается от выплаты компенсации, поскольку характеристики уабовой шкуры открыто изложены в нашем буклете за этот год. Мы категорически…

– Хорошо, – раздраженно отмахнулся Мастерс, – убытки так убытки. Пусть их. – Он повернулся к Сниду. – Значит, она ясно утверждает во всех тридцати с лишним исправленных фрагментах, что жизнь после смерти приятна?

– Именно. «Ибо земная юдоль предвещает блаженство без срока». Все здесь, в этой строчке, всунутой в трактат Лукреция.

– Блаженство, – повторил Мастерс, кивая. – Мы, правда, не на Земле, а на Марсе. Но я думаю, это неважно, уаб имеет в виду просто жизнь, безотносительно места проживания. – Он снова погрузился в мрачное раздумье. – Мне кажется, заниматься абстрактными рассуждениями о «жизни после смерти» можно сколько угодно – люди толкут эту воду в ступе уже пятьдесят тысяч лет. Гораздо больше общей философской картины меня интересуют конкретные способности уабовой шкуры, бессмертие, которое она в себе несет. Какие еще книги вы в нее переплетали? – обратился он к Сниду.

– Том Пейн, «Век разума», – сверившись со списком, ответил тот.

– И что в результате?

– Двести шестьдесят семь чистых страниц. И в середине одно-единственное слово: «бред».

– Продолжайте.

– «Британнику». Там ничего, по сути, не правилось, но добавились целые статьи. Про душу, про переселение душ, про ад, адские муки, грех, бессмертие… Весь двадцатичетырехтомник приобрел религиозную направленность. – Он оторвался от списка. – Продолжать?

– Конечно. – Мастерс слушал и одновременно размышлял.