Вспомнить все
Шрифт:
– Это древний самолет. На таких летали в середине двадцатого века. Вон видите, у него на носу установлен винт, он и создавал тягу.
– А чей он? – поддавшись любопытству, лейтенант невольно вступил в разговор с тайваньским полковником.
Тот пожал плечами:
– Может, японский, а может… – Сун Чуй сделал паузу, подбирая слова и наконец закончил: – А может, китайский… либо ваш, либо наш.
– Чжэн, подойди ближе, – после общей паузы приказал Сяо Сывэй и, как бы объясняя свои действия для строгого вышестоящего начальства, добавил, – может, то, что мы ищем, лежит где-то рядом.
Постоянно включенный диктофон записал и эту фразу.
Медленно отрабатывая винтами, подводный аппарат двадцать второго века приблизился к воздушному аппарату века двадцатого, марку которого могли вспомнить уже разве что историки.
– Фонарь закрыт, – тихо, как бы про себя произнес Чжэн. – Если бы летчик выпрыгнул, то фонаря вообще не было.
Все взгляды были прикованы к полуцилиндру древнего плексигласа, закрывающего сверху кабину летчика. Но за полтора века он, очевидно, помутнел, и даже мощный луч прожектора не мог помочь людям заглянуть внутрь.
– Сяо… товарищ командир, смотрите, отверстия в фонаре.
И вновь в надежно защищенном маленьком мирке людей повисла тишина. Каждый, как мог, мысленно представлял трагедию, разыгравшуюся полтора века назад. Воздушный бой, и не такой, как сейчас, когда цель видишь лишь как отметку на дисплее радара, а компьютер тут же высвечивает варианты ее уничтожения. А такой, когда видишь вражескую символику на крыльях, когда ликующе смотришь, как твоя очередь разламывает вражеский самолет и он, напоследок перечеркнув жирной полосой голубое небо, устремляется в свое последнее пике. Когда видишь в ста метрах от себя вражеского летчика, так же, как и ты, исступленно жмущего гашетку пулемета. Когда стремительная сталь вламывается тебе в кабину…
– Вот почему фонарь на месте, – тихо произнес Сяо Сывэй, – летчика просто расстреляли в воздухе.
А за фонарем кабины по-прежнему стояла непроглядная тьма… как в могиле.
– Там уже нет тела, – тихо произнес полковник Сун Чуй, – за столько лет оно давно уже растворилось в соленой воде.
– Товарищ командир, можно я подойду еще ближе и попробую манипулятором счистить грязь на крыле? Узнаем, чей это был самолет.
– Какое это уже имеет значение. Давай чуть вперед. Компьютер высвечивает, что мы еще не полностью обследовали этот квадрат.
Световое пятно на древнем самолете вздрогнуло и словно нехотя сползло со своей добычи.
Почему-то материальные свидетельства древних трагедий вызывают порой больше эмоций, чем те, что произошли буквально на твоих глазах. Может, потому, что в них больше недосказанности, таинственности, больший простор для домысливания. Или, может, потому, что они наглядно демонстрируют бездонную пропасть Хроноса, куда в конце концов проваливается все. И когда-то значительное и известное становится лишь жалкой кучей ненужного хлама или парой строк в какой-нибудь энциклопедии. «Суета сует. И это тоже суета».
И может, поэтому люди в «Моллюске-3» не сразу увидели то, что они вот уже несколько часов так упорно искали и что уже несколько секунд освещал луч прожектора. Светло-желтый конус боевого блока лежал, чуть зарывшись в песок дна. Чудовищная двухсоткилотонная смертельная энергия притаилась за хвостом уже отлетавшей свое другой смерти.
Шестьдесят километров от Киева.
Объект «Ясный» Службы безопасности Украины.
10.00 по местному времени.
– Поясните, Сергей Павлович, что вы имеете в виду?
– Постараюсь, Олег Николаевич, – академик Хохлов вновь попытался привычным жестом руки потереть свой лоб и, вновь наткнувшись на перевязку, чертыхнулся. – Если не оглядываться на различные философские концепции о смысле жизни человека и человечества в целом, о его предназначении, то можно констатировать всего лишь один очевидный факт – с каждым столетием человечество все больше и больше развивается технически. И все! – Хохлов сделал останавливающий жест рукой, пресекая раздавшиеся было возгласы несогласия. – Мы что, стали гуманнее, человечнее, чем жители, к примеру, Древнего Египта? Вряд ли. Скорее наоборот. Почитайте историю мировых войн, почитайте о концентрационных лагерях и об атомных бомбардировках городов. Мы что, стали совершеннее физически? Красивее, выносливее? Выйдите на площадь любого европейского города и постройте в шеренгу первых попавшихся сто европейцев, так называемых представителей наиболее развитой части человечества. И что? Парад уродов! Тучные, с пивными животами, с залысинами, обремененные кучей пороков и болезней. Да по сравнению с ними сто любых древних греков – рота богов. Умнее? То же вряд ли. Мы больше знаем, но мы не умнее. Если посмотреть на достижение науки древних, с их скудными данными, то только диву даешься могуществу их ума. А в области искусства мы вообще отстали от наших предков. Как творили Рафаэль, Леонардо да Винчи, Рембрандт, Моцарт, Бетховен, Шекспир, Микеланджело и сотни, сотни других! Наши мастера и подмастерья от искусства и в подметки им не годятся. Поэтому, повторяю, единственное, что, безусловно, нас отличает от наших предков, это технический прогресс, и только. Отсюда следует вывод, что первейшая задача человечества – это технически развиваться.
– Вот такой грубый материализм?
– Фекла, девочка, еще в двадцатом веке Эйнштейн доказал, что энергия и материя – суть одно и то же. Чуть позже было доказано, что и наши мысли пусть и сложные, но все же энергетические поля. А теперь скажи, что в нашем мире нематериально? Чувства, эмоции, мысли? Все это материя.
– И все же, почему же мы тупик, Сергей Павлович? Мы вроде развиваемся технически.
– Вот именно, вроде. У каждой цивилизации есть свой пик развития. Цивилизации как люди – рождаются, развиваются, достигают своего пика, стареют и погибают. Исключений нет. Отыграли свое и шумеры, и Древний Египет. Казавшийся вечным Древний Рим пал под мечами древних германцев и франков, которые в свою очередь создали современную европейскую цивилизацию, которая, увы, также приближается к своему закату. Признаки близкого конца те же, что и у древних римлян. Люди остаются людьми. Низкая рождаемость, активное замещение коренных жителей пришельцами, нежелание поступиться хоть частичкой своего комфорта ради каких-то общих целей, расцвет пороков и уравнивание их с нормой, в том числе законодательно. Однополые пары составляют уже двадцать процентов от общего количества, проституция – это уже просто профессия со своим профсоюзом. Повсеместно узаконены наркотики. Да, мы еще развиваемся, и развиваемся быстрее, чем те же древние римляне с их свинцовым водопроводом и вымощенными булыжником дорогами.
– Так в чем тогда дело?
– Каждой эпохе своя скорость развития, Олег Николаевич. Европейская цивилизация все больше и больше дряхлеет. Она уже больше не столько созидает, столько проедает. Проедает и природные и человеческие ресурсы. Если видишь процветание, то это, может быть, уже не цветы, а плесень.
– И кто же на смену нам?
– А ты не догадываешься, Борис?
– Азия?
– Именно.
– Но они же в основном все только копируют. Все, созданное нами. Для этого или покупают лицензию, или просто воруют, – Фекла с искренним недоумением смотрела то на Бориса, то на академика Хохлова.
– Знаешь, когда на смену просвещенным римлянам пришли темные, необразованные германцы, то действительно сразу наступил упадок. Те времена так и прозвали – эпохой темного Средневековья. Но как видишь, в конце концов благодаря свежей крови человеческая цивилизация получила мощный импульс развития. А по сравнению с теми германцами азиаты вообще светоч знаний.
– Ну а при чем ко всему этому виденный Борисом катаклизм? По-моему, раньше смена лидера не сопровождалась глобальным катаклизмом?