Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
– Не знаю, - сказал Ник.
– Об этом как-то не было разговора, да и вряд ли он состоится. При нынешнем положении любой вопрос такого рода будет воспринят настолько неправильно, что может погубить все. Я не намерен затрагивать эту тему. А почему вы об этом спросили?
– Просто для подтверждения своих мыслей. Если он даже работал над бомбой, то я сильно сомневаюсь, чтобы у него или любого другого русского физика возникли такие вопросы и сомнения, которыми терзались наши. Не знаю, что они там сделали, но делали они это в оборонительном состоянии духа.
– Мы первые создали бомбу, и это стало для них опасностью, которую надо было отразить любыми средствами.
– Хэншел помолчал, рассеянно затягиваясь сигаретой.
– Никогда. Представляете себе, какое у них огромное психологическое преимущество?
– И что же из этого следует?
– спросил Ник.
– Я и сам еще не знаю. Либо это приведет к миру, либо мы обретем в их лице такого беспощадного противника, какого мы еще не видели. Лучше бы уж это привело к миру.
– А вы сильно изменились, Леонард, - заметил Ник, помолчав.
– Раньше вы никогда не относились так серьезно к своему делу.
– Я всегда относился к нему серьезно, - медленно сказал Хэншел.
– Мне не хватало только умения ориентироваться. Дело в том, что я не знал толком, с кем веду переговоры. Для меня эти люди были только юридической стороной, чем-то весьма отвлеченным. Я не понимал, что их линия поведения непосредственно порождена жизнью и стремлениями двухсот миллионов человек, наделенных той же силой и теми же слабостями, что и мы.
– В таком случае, - сказал Ник, - я вам теперь едва ли нужен.
Хэншел взглянул на него с удивлением.
– Наоборот, вы мне будете нужны больше, чем когда-либо. Как бы все это ни кончилось, но прежде чем положение улучшится, оно станет значительно хуже. Я пробыл здесь достаточно, чтобы почуять, куда дует советский ветер, но это вовсе не значит, что другие будут того же мнения, что и я. И это не означает, что советские члены комиссии захотят понять, что наша официальная позиция тоже так или иначе связана с настроениями широких американских кругов. Меня интересуют ваши отношения с Гончаровым потому, что вы оба работаете в исключительно благоприятных условиях. Вам не нужно выполнять никаких директив, и если вы отстаиваете какие-то точки зрения, то это касается лишь вас двоих. Вы просто два человека, работающие над проблемой, которая интересует вас обоих одинаково. Но когда заседаешь в комиссии и обязан защищать политику государства, то какой же тут может быть личный контакт? Человеческая искренность, столь необходимая для взаимопонимания, нам в конечном счете недоступна, хотя повлиять на нее мы при всем желании не можем. Она определяется в высших сферах, где мы являемся всего лишь консультантами.
– Но вы только подтверждаете мои возражения. К чему мне заниматься тем, что, как вы сами говорите, совершенно бесполезно?
– Я не говорил, что такая работа сейчас бесполезна. Мы нащупываем возможности, хотя и бессильны использовать их для какого-либо соглашения. Мы как-никак создаем атмосферу, чтобы к тому времени, когда состоится совещание на высшем уровне, иметь наготове какие-то формулировки, а там уж они сами будут выбирать из них наиболее приемлемые и осуществимые. Теперь скажу вам честно: до сих пор я уговаривал вас ехать со мной по причинам, не имеющим ничего общего с вашей работой.
– Это я отлично понял.
– Ладно, сознаюсь. Быть может, эти причины до некоторой степени влияют на меня и сейчас. Если так, то это помимо моей воли.
– Он встал.
– С тех пор как я живу здесь, у меня появилось новое ощущение конечной цели. Что-то во мне действительно изменилось, Ник, моя работа приобрела смысл, какого я не видел прежде. Мне кажется, я довольно точно определю это ощущение, если скажу, что в конце каждого дня я с нетерпением ожидаю завтрашнего утра, и если это не значит жить полной жизнью, то я уж не знаю, что такое полная жизнь. Давно уже со мной этого не было.
– Он повернулся к Нику и взглянул ему в лицо.
– А у вас есть такое ощущение. Ник?
Ник помолчал, потом медленно покачал головой.
– Нет, - признался он.
– О завтрашнем утре я думаю со слабой надеждой, что мне удастся как-то возместить сегодняшние срывы и разочарования. Это совсем не то, что ждать завтрашнего утра, как продолжения сегодняшних удач. Нет, - добавил он, - если вы, наконец, обрели такое ощущение, значит, вы нашли то, что я только ищу.
– Больше нажимать на вас не буду. Захотите ехать - хорошо, не захотите - тоже хорошо. Но лучше поедем со мной завтра, и, может, в Вене вы найдете то, что нашел для себя я.
– Нет, - отказался Ник.
– Ничто меня не заставит бросить свое дело и уехать отсюда в Вену.
Хэншел уже натягивал пальто.
– Да?
– весело спросил он. Во взгляде его мелькали лукавые искорки, заставившие Ника усомниться в искренности его признаний.
– Что ж, быть может, я вам приготовлю маленький сюрприз и вы еще передумаете. Насмешливо улыбаясь, он пошел к двери.
– Я позвоню вам, если это случится.
– Погодите, Леонард. Что вы еще задумали, черт возьми?
Хэншел засмеялся; как всегда, когда ему удавалась какая-нибудь шуточная мистификация, он был в восторге.
– Слушайте, Ник, вы меня достаточно знаете - я могу переменить убеждения, но не меняю своей тактики!
Им овладело внезапное смятение, и, едва за Хэншелом закрылась дверь, он позвонил Анни. Он спросил, свободна ли она сегодня вечером. Смятение перешло в тревогу, когда Анни ответила, что еще не знает. Объяснение было вполне правдоподобным: она должна быть на обсуждении сценария одной английской кинокартины, который она перевела на русский для дубляжа.
– И я не знаю, когда это кончится - может, в половине седьмого, а может, затянется и до девяти. Позвони мне, когда освободишься. Если меня не будет дома, значит, я на киностудии, и тогда я сама позвоню тебе в гостиницу, как только освобожусь.
– Это его успокоило, но Анни добавила: Если у тебя возникнут другие планы, ты, пожалуйста, меня не жди. Я не хочу тебя связывать, ведь у тебя осталось так мало времени!
Быть может, с ее стороны это была просто заботливость, однако еще больше, чем ее явная неохота связывать себя обещанием, его встревожило то, что она, видимо, спокойна, хотя ей следовало бы огорчиться.
– Хэншел завтра уезжает, - сказал он.
Анни ответила, что знает, но по ее ровному тону он не мог понять, как она к этому относится. Ника раздосадовала ее уклончивость, тем более сейчас, когда ему хотелось скорее погрузиться в работу. У него нет ни времени, ни терпения разбираться в этом. Сегодня ночью он лежал без сна ему показалось, что он нашел наконец уязвимое место в способе вычислений, которым пользовался Гончаров, и ему не терпелось проверить свою догадку. Разговор с Анни не успокоил его, но, очевидно, нет смысла настаивать на более определенном ответе, да и некогда. Он торопился в институт.