Встреча на далеком меридиане
Шрифт:
Но и там его ждало разочарование: Гончарова не будет в лаборатории все утро, вчера днем он уехал в Дубну - центр ядерных исследований, находящийся в восьмидесяти милях от Москвы, и звонил оттуда, что задержится на совещании. Он рассчитывает вернуться часа в два-три, не позже. Он просил передать Нику, чтобы тот обращался со всеми вопросами к Панину, одному из его ассистентов.
Все это рассказал ему сам Панин, круглолицый, розовый, с ямочкой на подбородке, как у херувима. Волосы его буйно вились надо лбом каштановыми кольцами. Ник, однако, уже знал, что у Панина ум, как нож. Тридцатилетний Панин находился как раз у черты, отделяющей людей, которые по возрасту
Ник поблагодарил Панина, но сказал, что никаких срочных вопросов у него нет. Он решил за это время убедиться, что в вычислениях действительно допущена ошибка. Войдя в маленький полупустой, ставший уже таким знакомым кабинетик, он сбросил пиджак, расслабил узел галстука и решительно приступил к проверке полученных им листов с вычислениями.
Столбики целых чисел и десятичных дробей, такие безличные и сухие, рассказывали Нику истории не менее живые и яркие, чем те сказки, которые он слушал в детстве. Они уносили его воображение ввысь, выше облаков, выше воздушных течений, выше стратосферной тишины, где воздух настолько разрежен, что только чувствительные приборы подтверждают его существование, - туда, где не осталось уже никаких признаков жизни, а дневное небо черно, как агат, и только горит маленький желтый шарик солнца да алмазными точками блестят крохотные звезды.
Оттуда льется поток частиц, невидимых глазу и доступных одному воображению, они мчатся из такого далекого источника, что описать его можно только цифрами, а их стремительная энергия так огромна, что не укладывается ни в какие земные представления.
Ник словно видел эти частицы, летящие со скоростью света из чистой безмолвной пустоты космического пространства в толстый слой насыщенного газами воздуха, который обволакивает планету, как защитная оболочка. Частицы летели к Земле, избывая энергию в крохотных взрывах, а каждый такой взрыв порождал другие, образуя ливень частиц, который увеличивался каждую миллиардную долю секунды, пока в глубине воздушного слоя, на уровне самых высоких мест планеты - ее горных пиков, - поток не распылялся на миллионы частиц, покрывавших сотни тысяч квадратных футов земной поверхности.
Первоначальная энергия так рассеивалась, что узнать, какой она была в момент столкновения с атмосферой, можно было, только подсчитав общее количество упавших частиц на любом уровне внутри атмосферного слоя, но даже это было невозможно - они покрывали слишком обширное пространство. Подсчет можно произвести только на отдельных сравнительно небольших участках, но с такой приблизительностью, что любая ошибка в вычислениях могла оказаться роковой, и вполне вероятно, что Гончаров несмотря на свой опыт, где-то чуть-чуть ошибся. Все, включая Эйнштейна и Ньютона, ошибались так же часто, как и бывали правы; никто не застрахован от ошибок. Значение работы ученого определяется не количеством допущенных ошибок, а важностью того, в чем он бывает прав.
Ник проверял цифры, еле сдерживая волнение. С такой же объективностью он проверял и самого себя, сознавая, как сильно его желание найти то, что он искал. Сейчас он относился к себе придирчивее, чем к Гончарову, и все же после тщательной проверки вычислений ему стало ясно, что в них пропущено одно звено, необходимое в этой цепи. Ник с нескрываемым облегчением откинулся на спинку стула: долгая погоня пришла к концу. Закурив сигарету, он еще раз проверил ход своих рассуждений, потом позвал Панина. Дожидаться Гончарова он был не в силах.
И сразу же оказалось, что объясняться им трудно. Панин говорил по-английски далеко не так свободно, как Гончаров, а Ник слишком плохо знал русский, чтобы точно выразить свои мысли. Все же ему как-то удалось объяснить суть дела, и Панин закивал головой. Он сразу подтвердил, что они в данном случае не применяли интегрирования, но тут же возникло новое недоразумение: он был удивлен, что Ник считает это необходимым.
Сначала они спорили вежливо, потом ожесточенно, но у обоих было досадное ощущение, что они не столько расходятся во взглядах, сколько просто не понимают друг друга. То и дело им приходилось заглядывать в словарь. Даже в буфет они отправились со словарем. Наконец после еще одной попытки все вдруг стало ясно, стенка между ними рухнула, и Панин понял, о чем говорит Ник.
– Но мы же интегрируем, - сказал он, изумляясь тому, что недоразумение оказалось таким пустячным.
– Только потом.
– Потом - нельзя, - настаивал Ник.
– Только здесь, и нище больше. Иначе получится интеграл Ла-Фосса.
– Ну и что же?
– Но он неразрешим. Я знаю. Я проверил это несколько лет назад.
Панин тревожно глядел на него и молчал. Затем нахмурился, словно убедившись, что они опять не понимают друг друга.
– Посмотрим, что скажет Гончаров, - сказал он.
– Дело настолько важное, что придется побеспокоить его в Дубне.
Он взял телефонную трубку и, пока его соединяли с Дубной, не смотрел на Ника. Он быстро заговорил по-русски, потом повернулся к Нику, но, прежде чем он успел объяснить ему, в чем дело, Ник понял, что Гончаров уже уехал и сейчас где-то на пути в Москву.
Панин задумчиво положил трубку и постоял, не снимая с нее руки.
– Вы хотите сказать, - медленно произнес он, - что вы нашли ошибку в вашем ла-фоссовском методе и это еще не было опубликовано, или вы хотите сказать, что еще не видели, как мы делаем это?
На сей раз озадачен был Ник.
– Право, не понимаю, о чем вы. Я хочу сказать только одно: я еще не уверен, что в этом месте ход ваших вычислений был правилен.
Панин посмотрел на Ника так, словно не верил, что он говорит всерьез.
– Вы, конечно, шутите!
– Нисколько.
– Это невероятно! Ну хорошо. Пойдемте в механическую мастерскую. Наш интегратор сейчас разбирают для ремонта, но вы, конечно, сможете его узнать.
Люди, работавшие в механической мастерской, мельком взглядывали на него, здоровались кивком или улыбкой, но прежней неловкости от присутствия Ника уже не чувствовалось. Тотчас же в мастерскую торопливо, словно по инерции после быстрой езды, вошел Гончаров. Несмотря на улыбку, он казался озабоченным.
– Я показываю доктору Реннету вот это, - объяснил Панин, останавливаясь у стола, на котором поблескивало серебро и пластмасса. Ник увидел неглубокий четырехугольный лоток из прозрачной пластмассы длиною в ярд и шириной в два фута. Дно его было разлиновано, как шахматная доска, на определенных пересечениях линий торчали вверх тонкие проволоки, и весь прибор напоминал огромную щетку для волос. Проволоки через герметически запечатанные отверстия проходили сквозь дно, образуя внизу беспорядочный пучок электродов.