Встреча с мечтой, или Осторожно: разочарованная женщина!
Шрифт:
— Согнись и не вздумай поднимать голову, а то останешься без нее! — прокричал Макс, но я его уже не слушала.
Неожиданно меня вырвало, и я чуть было не захлебнулась в собственных рвотных массах.
Даже не пытаясь вытереться, я попыталась вспомнить то, что можно сделать при авиакатастрофе. Что можно сделать для того, чтобы выжить?! Прыгнуть с парашютом. Но у нас его нет.
Прыгать без парашюта так же бессмысленно, как высунуться в иллюминатор и звать на помощь. Надеяться на спасателей, которые должны нас искать после того, как
Раздался страшный грохот. Наверно, удалось сесть. Ведь если бы мы упали, то просто не остались бы в живых. Наверно, Макс посадил самолет на так называемое пузо.
Я не видела и вообще не понимала — жива я или мертва. Я даже не знала, где я — в аду или в этой страшной действительности. А затем какая-то мрачная тишина, только шум непрекращающегося дождя. Я подняла голову и почувствовала острую боль. Я вдруг поняла, что я уже на земле. Потрогав лицо руками, я вскрикнула — в него впилось множество мелких осколков.
В нескольких метрах от меня горел врезавшийся в дерево самолет, а ко мне полз обожженный Макс. Значит, при приземлении я просто вылетела из самолета, как тряпичная кукла, а Макс находился в нем до победного. Я лежала на каком-то лугу и с ужасом наблюдала за горящим самолетом.
Я не верила, что мы остались живы. Не верила, пока ко мне не подполз Макс. Я попыталась встать, но у меня ничего не получилось. Что-то случилось с ногами. Вернее с одной, правой.
— Ты жива? — с трудом спросил Макс и сел рядом со мной.
На его красивом лице не было ни царапинки.
Зато обожженные руки напоминали сплошной волдырь. Кожа на них отошла от мяса и обуглилась.
— Жива, — простонала я и почувствовала, что глотаю собственную кровь, текущую из носа.
— У тебя нос сломан.
— Что?
— Нос болит?
— Я уже сама не знаю, что у меня болит. Наверно, все. Что у тебя с руками?
— Подгорели. Ты встать сможешь?
— У меня что-то с ногой. Может, я ее тоже сломала? Еще мне кажется, что у меня сломаны ребра. Там, где ребра, такая сильная боль…
Пламя от самолета становилось все меньше и меньше, а это значит, что давящая на нас темнота становилась все сильнее и сильнее. Боль в ногах казалась невыносимой. Я попыталась подняться, но не смогла. Стало еще хуже и еще больнее. Но я знала, что должна встать. Встать и помочь обгоревшему Максу. Он протянул мне руку, но как только я до нее дотронулась, громко закричал, перевернулся на спину и стал кататься по мокрой траве.
— Прости меня, пожалуйста, прости… — бормотала я, сплевывая собственную кровь. — Прости… У тебя же руки обгорели… Тебе больно… Там ведь кожа почти слезла… Она как гармошка… Ради бога прости…
Макс не отвечал, по-прежнему катался по траве и кусал и без того окровавленные губы. Я не сомневалась в том, что сейчас у него болевой шок. Он ничего не видит, не слышит и вообще не понимает, что происходит. Нужно переждать, больше я ничего не могу сделать. Наконец Макс пришел в себя,
Мы лежали на мокрой траве, касаясь плечами друг друга в мокрой, порванной и окровавленной одежде, оба мирились с раздирающей болью и наблюдали за тем, как догорает самолет. Дождь перестал. Но нам это было безразлично. Я лежала с открытыми глазами и мечтала о том, чтобы вновь потерять сознание. Если я потеряю сознание, то не буду чувствовать боль. Уж слишком она резкая и невыносимая. Собрав остатки сил, я прощупала свои ребра и с облегчением вздохнула. Переломов не было.
— Что там у тебя? — спросил Макс.
— Переломов нет.
— А ноги?
— Мне кажется, нога сломана.
— Нос тоже сломан.
— Это значит, что у меня теперь будет кривой нос?
— Хрен с ним! Главное, что ты осталась жива.
— Я больше не могу выносить боль, — почти плача сказала я и тихонько всхлипнула.
— Терпи. Ты же сильная. Ты даже не представляешь, какая ты сильная. Так играть может только сильная женщина. Я когда тебя первый раз по телевизору увидел, чуть не обалдел.
— Правда?
— Правда.
— А почему ты не говорил мне об этом раньше?
— Не знаю. Я говорю тебе об этом сейчас.
— Это потому что мы умрем? — спросила я довольно спокойно. Сейчас я продала бы свою душу дьяволу за единственную таблетку обезболивающего.
— Ты что такое говоришь?!
— Но ведь мы даже не можем встать. Я не могу остановить носовое кровотечение. Я не могу успокоить боль. Я вообще ничего не могу. Ничего. Наверно, скоро у меня начнется агония и я умру. Тут нет ни больниц, ни людей. Тут вообще никого нет. Мы даже не знаем, где мы находимся и придет ли к нам помощь. У нас нет воды и пищи. Скажи честно, мы умрем?
— Наверно, очень глупо не умереть в воздухе в падающем самолете, а умереть на земле.
— Глупо. А разве смерть бывает умной? Все люди всегда умирают по-глупому. Кого-то сбивает машина, кто-то теряет управление, кто-то тонет, кто-то умирает от элементарного гриппа… Это же глупые смерти. Так же и у нас.
— Мы выживем. Только немного отлежимся. Когда сможем встать, сориентируемся и обязательно найдем помощь.
Я облизала сухие губы и почему-то поверила Максу. Он же сказал, что мы не разобьемся, и мы не разбились. Он сказал, что мы выкарабкаемся, значит, мы обязательно выкарабкаемся.
— Мне очень больно, — простонала я и закрыла глаза. — Я бы отдала все на свете, чтобы превозмочь боль.
— Потерпи. Боль можно перетерпеть, и она уйдет сама.
Вскоре мне стало совсем плохо. Мои стоны перешли в какие-то нечеловеческие звуки. Макс приподнялся и нежно поцеловал меня в шею.
— Девочка моя родная. Потерпи. Ну потерпи, скоро станет легче.
— Поцелуй еще.
— Что?
— Поцелуй еще… Твой поцелуй притупляет боль. Целуй.
Я не врала. Горячие губы Макса немного облегчали мою боль и возвращали память об уже позабытых ощущениях…