Встречи на перекрестках
Шрифт:
Не менее важно, что ОБСЕ – это организация, основанная на принципе консенсуса, гарантирующем права всех входящих в нее государств – больших и малых. Однако, вопреки поверхностным высказываниям некоторых политиков или журналистов, я не предлагал создавать иерархическую систему безопасности во главе с ОБСЕ, которая чуть ли не командует другими организациями, в том числе и НАТО. Системообразующая, координирующая функция ОБСЕ – да, но не командная.
Это выступление состоялось в то время, когда уже вовсю развернулась подготовка к Лиссабонскому саммиту ОБСЕ.
Встреча в верхах в Лиссабоне прошла 2–3 декабря 1996 года. В декларации «О модели общей и всеобъемлющей безопасности для
Встреча в Лиссабоне позволила начать работу над Хартией европейской безопасности, сопоставимой по значению с Хельсинкским заключительным актом. Вместе с тем уже в Лиссабоне стало ясно, что путь к созданию архитектуры европейской безопасности тернист, а принятие хартии дело нелегкое. Все, кто стоял за идеей расширения НАТО, хорошо осознавали, что они будут тем ближе к своим целям, чем меньше будет сторонников принятия Хартии европейской безопасности.
Но были и существуют другие настроения. Намного позже, 26 июня 1998 года, в Лондоне, где происходила встреча ЕС– Россия по формуле «3+1» [35] , я выступил в Чатем-Хаусе (Королевском институте международных отношений). Это было уже не первое мое выступление в этом широко известном в мире исследовательском центре. Поддерживал с ним и с его директором адмиралом Дж. Эберли тесные связи еще в мою бытность руководителем ИМЭМО. У нас остаются дружеские отношения и после его отставки.
35
Почему-то на Западе так любят это русское слово «тройка», применяя его к обоснованной и полезной модели руководства некоторыми международными организациями – бывший, нынешний и будущий председатель, – а ведь у нас в России «тройка» ассоциируется с противозаконным беспределом 30—40-х годов, когда без суда и следствия приговаривались, как правило, к расстрелу тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей.
Помню, как, приехав на симпозиум в Москву, сэр Джеймс, который в свое время был командующим военно-морскими силами НАТО, сказал мне:
– Хотел бы увидеться с главкомом Чернавиным, но переданная через посольство Великобритании просьба осталась без ответа.
– Я обещаю, что встреча состоится, – сказал я. – С Чернавиным мы вместе были курсантами Бакинского военно-морского подготовительного училища. Я ему позвоню.
Позвонил, и, естественно, адмирал флота Чернавин принял адмирала Эберли. И не просто принял, а на подступах к своей штаб-квартире выставил на всех перекрестках матросов-сигнальщиков, показывающих дорогу, а у здания – почетный караул. Эберли был в восторге.
Я встречался с ним каждый раз и во время моих приездов в Лондон. Как-то он пригласил меня в кафе в неурочный час – было что-то около одиннадцати. Для себя сэр Джеймс заказал джин-тоник.
– Насколько я знаю, вы пьете виски, – сказал я.
– После полудня, – ответил адмирал.
Я был очень рад очередной встрече с ним, особенно тому, что новый директор Чатем-Хауса пошел навстречу его просьбе и сэр Джеймс председательствовал во время моего выступления. В заключение он подчеркнул:
– Почему бы не сконцентрироваться на идее объединения в будущем НАТО с ОБСЕ, особенно с учетом того, что последняя так много делает в превентивной дипломатии, в защите прав человека, в урегулировании конфликтов.
Сказочное «Мещерино» и далее
Можно считать, что начало переговорного процесса по взаимоотношениям России с НАТО определилось в Брюсселе в середине декабря, где наша делегация участвовала во встрече с министрами иностранных дел стран, входящих в Североатлантический альянс по формуле «16+1», и в работе сессии Совета североатлантического сотрудничества. Одновременно в Брюсселе состоялись мои беседы с Х. Соланой, У. Кристофером и К. Кинкелем.
Накануне встречи «16+1», 10 декабря 1996 года, Совет НАТО сделал заявление об отсутствии у альянса «планов, намерений и причин» для продвижения ядерного оружия на Восток. Это могло служить хорошим предзнаменованием.
О результатах многочисленных бесед и наблюдениях доложил президенту Ельцину шифротелеграммой из Брюсселя: «Создается впечатление, что в позициях стран НАТО появляются удовлетворительные нюансы. Среди них согласие на модернизацию ДОВСЕ в увязке, правда пока не жесткой, с рассмотрением вопроса о военной инфраструктуре альянса на территории новых членов. Другой важный для нас момент – постоянный механизм консультаций с Россией предполагает обязательное наше участие в решениях по вопросам, которые затрагивают наши интересы. Обратила на себя внимание активная позиция Германии и Франции по продвижению идей консультаций. США также выступили в поддержку консультаций, уже не связывая их с изменением нашей позиции в отношении расширения НАТО».
Российское НТВ не так уж часто жаловало тогда министра иностранных дел. Тем более было приятно услышать, как меня сравнили с «политическим эквилибристом», когда пришлось решать в Брюсселе «сложное дипломатическое уравнение»: довести до лидеров НАТО жесткую позицию Кремля, а на деле договориться об установлении особых отношений. Еще год назад, подчеркнул комментатор НТВ, с Россией в НАТО никто не разговаривал. Сейчас налицо изменения в позиции альянса из-за твердой и одновременно конструктивной позиции России.
Официальное предложение о начале переговоров по документу, который определил бы комплекс наших отношений с альянсом, было выдвинуто натовцами 11 декабря в ходе встречи министров по формуле «16+1». Принимая во внимание тот факт, что НАТО начало разворачиваться в сторону наших реальных озабоченностей, мы решили начать переговорный процесс.
Подчеркивая кардинальное значение этого решения, Б.Н. Ельцин сказал Г. Колю в Завидове 4 января 1997 года: «Дело очень серьезное, чтобы отделываться малозначительными фразами. Если не будут сняты наши озабоченности, то стратегическое положение России серьезно ухудшится, а наше доверие к Западу будет радикально подорвано».
Сказанное полностью отражало российский подход – мы рассматривали предстоящие переговоры как средство избежать коренного перелома в наших отношениях с Западом в худшую сторону. Действительно, наступал момент, когда и мы, и Запад стояли перед выбором, от которого во многом зависела судьба постконфронтационного мира.
Натовская делегация, возглавляемая генеральным секретарем Х. Соланой, прибыла в Москву. Не помню, кому пришло в голову провести встречу в подмосковном особняке МИДа «Мещерино», но эта идея полностью себя оправдала. Переговоры проводились вдали от журналистов, и никто не «играл на публику». Корреспондентам, правда, это не понравилось, и в ряде статей нас поругивали за то, что мы «скрылись от средств массовой информации» (не премину сказать, что у нас часто путают необходимую закрытость конфиденциальных переговоров с отсутствием столь долгожданной гласности).