Встречи
Шрифт:
– Ты чего здесь страдаешь?
Солдат поднял голову и мрачно взглянул на него.
– Так, ничего!
– Зайцев!
– удивился Павел.
– Сообщение, что ль, получил? Умер кто?..
– Да нет, - проронил Зайцев, - все живы.
Павел хорошо знал Зайцева. Они были из соседних деревень и всякий раз, встречаясь, вступали в беседу. Неравенство между ними в возрасте здесь, на передовой, не имело сколько-нибудь серьезного значения. Как-никак, а приятно все же увидеть своего человека.
Зайцев сидел сгорбившись, с посеревшим лицом и прокуренными пальцами бесцельно ломал веточку
Беседа долго не клеилась, следователем Павел был никудышным, а Зайцев петлял и отмалчивался, но все же вскоре Павел понял, что накуролесил его приятель.
– И из-за этого ты сопли распустил?
– сказал он, похлопывая его по плечу.
Вдруг Зайцева прорвало.
– Да ты пойми, Павел Федорович, теперь мне недоверие выражено. Как это все пережить!..
– Переживешь! Три к носу!.. А в следующий раз будь умней.
– Вот именно!
– согласился Зайцев.
– Стрелять - и никаких пленных.
Павел легонько стукнул его по лбу:
– А тут, парень, у тебя что-нибудь есть?
– Полный котелок!
– зло ответил Зайцев.
– Дерьма!
– буркнул Павел и, небрежно махнув рукой, пошел по траншее дальше.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Три фронта готовы начать беспримерное в истории сражение. Пока здесь, в степи, еще сравнительно тихо. И только под Сталинградом идет тяжелый непрерывный бой. Сталинградцы контратаками сдерживают противника, не дают Паулюсу оттянуть войска, заставляют его бросать в бой все новые и новые резервы.
В штаб непрерывно звонят по телефону из Ставки, из Генерального штаба, от Василевского. У всех один вопрос: «Ну как, готовы?»
Да, все готовы, от солдата до командующего, связь с Рокоссовским и Еременко налажена.
Итак, решающий момент наступил. Ватутин приглашает к себе члена Военного совета и начальника штаба. Дивизии, корпуса, армии Юго-Западного фронта ждут его сигнала.
Несколько минут в ожидании Иванова и Соломатина Ватутин сидит в комнате один. Тихо, только где-то звучно и явственно тикают часы. Нет, это не часы… Это кровь постукивает в висках.
Сдержанный по натуре, Ватутин с юношеских лет научился глубоко прятать тревоги, сомнения, усталость. Чем труднее дело, тем больше требует оно терпения, уравновешенности, спокойствия. Сейчас он должен быть уравновешенным и спокойным.
Судьба предстоящего сражения - его собственная судьба. Он думал не об орденах и славе, просто он вложил в свою работу все, что было им накоплено за целую жизнь, весь запас ума, чувств, знаний и сил.
К смерти Ватутин относился по-солдатски просто. Когда в Новгороде бомба упала рядом с домом, где находился штаб, он даже не прекратил разговора по телефону. На Северо-Западном фронте ему не раз случалось быть метрах в ста от наступающего противника, но и тогда он не терялся.
Не раз он видел: его спокойствие передавалось другим. Даже в бою, на передовой, если он бывал там, солдаты и офицеры старались держаться к нему поближе, должно быть,
Иванов и Соломатин уже знали, зачем их вызывает командующий. Один за другим они вошли в комнату. Ватутин пересказал им разговор со Ставкой и взглянул на часы.
– Ну, товарищи, медлить больше нельзя, - сказал он спокойно и буднично.
– Приказ о начале наступления нужно передать сейчас, чтобы командармы успели довести его до солдат…
Взбираясь на высокую гору, люди поднимаются на отвесные кручи, преодолевают пропасти, стремясь все выше, вверх, и не оглядываются, думают только о том, как бы скорее достичь вершины. Лишь в минуту короткого отдыха, перед новым броском вперед, они смотрят в сторону пройденного пути и видят у ног своих необъятные просторы и с удивлением по-новому ощущают величие природы и силу своей воли и своих мышц… Но вершина еще не покорена. К ней надо идти и идти…
Ватутин придвинул к себе блокнот, взял карандаш и написал на толстой серой, в клетку, бумаге: «Артподготовку начать в 7.30, атака пехоты, артиллерии и танков - в 8.50 завтра, 19 ноября».
Он подписал приказ первым, за ним коротким движением руки поставил свою подпись Соломатин; Иванов нагнулся, придвинул приказ, перечитал и тоже подписал мелкими круглыми буквами, каждая из которых стояла в отдельности.
Все помолчали. Ватутин вырвал листок из блокнота и протянул Иванову:
– Немедленно пошлите командармам.
– Ну вот дело и сделано, Николай Федорович!
– сказал Соломатин, когда Иванов вышел из комнаты.
– А по-моему, оно только начинается, - усмехнулся Ватутин, и Соломатину показалось, что на лицо Ватутина упала тень усталости и заботы.
Вошел Василевский. Ватутин поднялся ему навстречу.
– Долго же вы добирались, Александр Михайлович, - сказал он шутливо.
– Я уже хотел команду посылать на розыски.
– А за этой командой пришлось бы посылать другую, - ответил Василевский, сбрасывая шинель и подсаживаясь к столу.
– Туман, мгла, хоть глаз выколи… Ехали ощупью… Спасибо, водитель опытный, не заблудился… Как у вас тут дела?
– У нас, можно сказать, в порядке, - ответил Ватутин.
– Сейчас сообщил командармам время начала артподготовки и перехода в атаку.
Василевский молча кивнул головой и нагнулся над картой.
Во взгляде Ватутина появилась настороженность.
Они с Василевским давно знали друг друга, много работали вместе, но связывала их не только служба, а прочное взаимное доверие и укоренившаяся с годами симпатия друг к другу. Однако сейчас Василевский, представляя Ставку, имел право - и должен был - проверять и судить то, над чем Ватутин трудился все эти напряженные дни и ночи, не зная отдыха сам и не давая его другим. И вот теперь, когда Василевский закончил объезд частей ударной группировки, побывал на переднем крае, в штабах полков, дивизий и армий, Ватутин ждал, что он скажет о проделанной им работе в целом и в частностях. Он не был тщеславен, и ему нужна была не похвала, хотя она и была бы ему приятна, ему нужно было трезвое, свежее мнение человека, который мог бы заметить и поправить то, что упустил он в потоке больших и малых дел.