Встречный бой штрафников
Шрифт:
– Ребята! Держаться! Другого приказа нет!
Но нервы расшатались уже до предела. Командиры выглядели растерянными. Отдавали приказы неуверенно. Их ротный вел себя так, как будто что-то знал, но сказать им всей правды не может. Кому верить? Что впереди? Что позади? Где немцы? Где тыл?
Вся правда стала известна уже наутро. На рассвете обозы, всю ночь шедшие в сторону Вязьмы, хлынули в обратном направлении.
– В Вязьме немцы! Мы окружены!
Вот тут и началось.
Подошел какой-то взвод, снял пулемет с кузова полуторки. Тут же из обоза, где уже вперемешку двигались и раненые, и бегущие, нахватали человек десять-двенадцать. Отбирали тех, на ком не было кровавых бинтов, кто шел без командиров и оружия. Отбирали ловко, и чувствовалось, что делают они свою работу не в первый раз. Встав плотными группами по пять-шесть человек по обочинам напротив, одна из групп, наметив какого-нибудь бедолагу, ударом в плечо или в спину выталкивала его из колонны, а вторая тут же подхватывала его под руки и – в овраг.
– Кого это они? – спросил Ивана его второй номер Нестер.
– Ты ж видишь, кого. Без винтовок, без подсумков. Кто оружие побросал, того и забирают.
– Зачем?
И тут начался артобстрел. Вначале позади окопов, в лесу, лег одиночный снаряд. Потом, с небольшим интервалом, уже ближе, на краю поля, шарахнул другой. А третий уже разорвался во втором взводе.
– Ну, ребята, надевайте каски, – сказал им взводный.
Стало ясно, что огонь немецкой артиллерии, корректировался. Снаряды ложились точно по линии окопов и по дороге, запруженной повозками, грузовиками, санитарными подводами, кухнями и разным тыловым барахлом на колесах. С дороги народ хлынул в лес, в окопы. К ним в просторный пулеметный окоп прыгнул один из тех, кого взвод, приехавший из тыла на полуторке с «максимом», выхватил из колонны бегущих. Но в овраг его отвести не успели, начался артобстрел. Молодой, лет, может, девятнадцати, примерно одногодок Саньки, младшего брата. Уткнулся в угол окопа, голову руками закрыл и трясется. Его Нестер растолкал и говорит:
– Ты чего трясешься?
– Так страшно же.
– Всем страшно. Немец сейчас в атаку пойдет, так и ему тоже страшно будет.
Малый смотрел на них ошалелыми глазами.
– Это кто? – К ним в окоп спрыгнул взводный, внимательно посмотрел на чужого. – Дезертир? Паникер? Что, увидел немца, так и в штаны сразу наложил?! Или ты его еще и в глаза не видел?
– Не видел, – прошелестел пересохшими губами боец.
– Или деранул от него, когда увидел?
– Нет, правда, не видел.
– Андреенков, дай ему винтовку, – приказал вдруг взводный и кивнул на плащ-палатку, под которой лежали винтовки выбывших.
Нестер потянул на себя брезент, вытащил винтовку и первый попавшийся под руку подсумок.
– На, бери. Винтовка хорошая, пристреляна как надо. С нею Гришака воевал. Двоих танкистов с башни так и срезал.
– Слыхал? Героическая, можно сказать, винтовка. Доверяем ее тебе с надеждой, что доверие оправдаешь. – Взводный прислушался. Артобстрел, похоже, прекратился. – Как твоя фамилия, боец?
– Ефимов.
– Ну вот, боец Ефимов. Видишь пустой окоп? Дуй туда. Занимай его. И слушай мою команду. Понял?
– Понял.
Обстрел действительно прекратился. В овраге неподалеку заработал пулемет. Одна нескончаемая очередь. Как будто немецкая цепь подошла вплотную. Там расстреливали дезертиров и паникеров.
– Ну вот, – сказал лейтенант, – одно отделение наша дивизия уже потеряла.
Только затих в овраге пулемет, в поле, куда уходила дорога и где горели разбитые грузовики и телеги с разным тыловым имуществом, появились танки. За танками цепью шла пехота.
Первую атаку они отбили. Хотя ни одного танка поджечь не удалось. Танки вдруг развернулись и начали уходить в балочку. А через минуту они, а может, другие, понять уже было ничего нельзя, выскочили с тыла и начали перемешивать с землей окопы второго взвода.
Кто побежал первым, они с Нестером потом так и не могли вспомнить. Им казалось, что вроде бы все сразу и побежали. Опомнились уже в лесу, в овраге. Боя не слыхать. В стороне дороги урчат танки. Стрельбы особой вроде бы и нет. Так, одиночные винтовочные выстрелы в стороне их окопов.
– Ну что, ребята, бросили позиции? Что будем делать? – Лейтенант ходит вдоль оврага, винтовка с примкнутым штыком на плече.
– Да что делать! Что делать! Не видишь, пи… роте!
– Роте, может, пи…, но мы-то живы. И при оружии. Слушай мою команду! Сейчас всем построиться на той стороне оврага. А там разберемся, что делать.
В тот день лейтенанта еще слушали. Построились. В строй встали все. Даже те, кто уже откровенно посматривал в лес и не особо дорожил ни винтовкой, ни петлицами, да и на лейтенанта косился зло, недоверчиво.
Пересчитал лейтенант свое войско. В строю оказалось девятнадцать человек. Часть из первого взвода, часть из второго. Кое-кто заблудился и из третьего, и даже из санчасти двое санитаров.
Иван готов был выполнить любой приказ лейтенанта, даже если бы тот приказал в тот момент контратаковать немцев не дороге. Потому что не увидел в строю отца.
– А где дядя Гриша? – толкнул его в бок Нестер, когда они стояли на краю оврага, поправляя одежду и осматривая снаряжение.
– Не видел я его, Нестер. А ты?
– И я не видел. Скорее всего, на дороге остался. – И Нестер вдруг спохватился: – Неужто взводный на дорогу поведет? Куда ж мы, с винтовками, против такой-то силы?
– Пойдем, Нестер. Пойдем, если командир прикажет. Там, на дороге, много наших осталось.
Но на дорогу лейтенант их не повел. Повел в лес. Иван хотел уйти. Не мог он бросить отца. Нестер стал отговаривать:
– Брось, Вань, не трави душу. Если в плен попал, то его уже угнали. Ты ж видел, какую колонну они там наверстали. А если ушел, то тоже где-нибудь тут, в лесу бродит.
Двое суток блудили по лесу. Доели последние сухари. От раненых потянуло смрадом, запахли бинты. Перевязку не меняли с тех пор, как бежали в лес. У некоторых под бинтами появилась опухоль. Их пошатывало от высокой температуры. Стало ясно, что с такими далеко не уйти. Запах гангрены – это запах скорой смерти.
Однажды под вечер вышли к деревне. Деревенька так себе, дворов шесть. Не деревня, а лесной хутор. Лейтенант остановил их, долго слушал, вглядывался в сумерки, в затеплившиеся красноватыми огнями керосиновых ламп окна, казавшиеся издали совсем низкими, придавленными к земле. Потом сказал: