Встречный бой штрафников
Шрифт:
– Начальство. Оно нам не докладывает, куда поехало, когда вернется. – Часовой обрадовался папиросе, которой его угостил комбат-3, затягивался глубоко, с наслаждением, пряча огонек в рукаве. – Что-то затихло на дороге. Неужто наши прорвались?
– Стоят перед Яровщиной, – сказал Солодовников.
– Стало быть, опять там остановили. Там у них, товарищ капитан, крепкая оборона. Окопы в полный профиль.
Полк уже не первый раз атаковал в этом направлении. И этот боец из санитарной роты, должно быть, уже бывал здесь, подумал Солодовников, торопливо докуривая свою папиросу и поглядывая на коня, которого держал в поводу адъютант.
Через минуту они уже скакали по хорошо утоптанному проселку в сторону большака.
Последние донесения из рот не обнадеживали: остановлены сильным пулеметным и минометным огнем; впереди противник имеет сплошную линию обороны в виде разветвленной траншеи в полный профиль; в стороне Яровщины слышен гул танковых моторов. Капитан Солодовников знал, что это такое. Утром начнется контратака. И его роты, оказавшиеся справа и слева от большака, будут сметены и раздавлены в первую очередь. Неужели в штабе полка не понимают, что наша атака уже провалилась, что перспектив развития ее в глубину нет. Что пауза, допущенная по причине того, что замешкалось усиление, на руку только противнику. Что первоначальная артподготовка совершенно не нарушила оборону противника в горловине между болотами, а именно эта линия, судя по всему, и является основной. Что было бы благоразумным отойти километра на полтора и окопаться фронтом на запад и на юго-запад, перехватив большак и удерживая его до подхода свежих сил.
Комбат заскочил на минуту в штаб батальона, разместившийся в одной из уцелевших хат на краю Дебриков. Начштаба не спал. Встал из-за стола, на котором была разложена карта, придавленная керосиновой лампой, и спросил:
– Ну что там, Андрей Ильич, в ротах?
– А что. Дело хуже некуда. Утром они, судя по всему, начнут контратаку. С танками. Как в прошлый раз. Если батальон до утра не отвести, Седьмая и Восьмая останутся возле дороги. Мы сможем отвести только Девятую. И то, если успеем и если на то будет разрешение. Ты сегодня не спи. А я поеду к Воронцову и Нелюбину. Какие новости оттуда?
– Немцы костры жгут.
– Какие костры?
– Те, которые не вышли, сгруппировались в тылу и жгут костры. Либо немцы их не выпускают, боясь, нашей инфильтрации. Либо что-то задумали. Скорее всего, все же первое. Вот они и палят костры. А Нелюбин с Воронцовым тоже костры запалили.
– Связь со штабом полка есть?
– Есть. И со штабом полка, и с батальонами.
– Это хорошо.
Солодовников налил полкружки водки и выпил. Крякнул, закусил тушенкой прямо из банки и сказал:
– Говорят, немцы какие-то таблетки жрут, чтобы не спать. Не слыхал?
– Есть у них такой препарат в виде таблеток, первитин называется. Что-то вроде наркотика. Человек ощущает прилив сил и энергии, может до трех суток выдерживать без сна.
– До трех суток? Хорошие таблетки. А на меня в этом смысле положительным образом, так сказать, действует вот это дело. – И капитан Солодовников щелкнул ногтем по бутылке.
Спустя некоторое время он скакал по лесному проселку на запад.
Когда Воронцов увидел капитана Солодовникова, в его короткополой телогрейке с автоматом за спиной, сразу понял, что и комбат прибыл к ним не с доброй вестью.
– Жгут? Греются? – спросил комбат, спрыгнув с седла в снег.
– Как видите, Андрей Ильич. Не прячутся. Как напоказ.
– Срочно пошли за Нелюбиным. И срочно доставить сюда солдата, который к ним ходил. И пусть он его предупредит, чтобы не боялся. Ничего ему не будет. Мне правда нужна. А не объяснения, как такое могло случиться.
Нелюбин с Чебаком и связными вскоре прибыли в расположение Восьмой роты.
Капитан Солодовников выслушал Чебака, отпустил его и сказал:
– У нас в батальоне если какой курьез случается, то непременно в Седьмой роте.
Нелюбин даже ухом не повел.
– Ну что, окопники мои? Чужие сигареты быстро кончаются. Что думаете? Давайте, выкладывайте.
Воронцов с Нелюбиным переглянулись.
– А вот то и думаем, Андрей Ильич, что в дождь сено не сушат. Мы с вами давно в одних окопах. Нам друг от друга вилять незачем. Выбираться нам надобно отсюда, пока они там чухаются. По своим они лупить не будут. Так что сняться можно тихо и без потерь отойти к сторожке. А там как прикажете. Там можно и окопаться. В лесу танки полезут по дороге. Вот наши ПТО там их и встретят. В узком месте. А тут что? Тут они нас обойдут и будут потом по лесу да болоту гонять, как гончие зайцев.
Капитан Солодовников выслушал Нелюбина, посмотрел на Воронцова:
– А ты, Сашка, что скажешь?
– Кондратий Герасимович все сказал. Единственное, что хотел бы добавить – немедля вывести в тыл санитарный обоз.
Воронцов чувствовал, как от капитана Солодовникова густо попахивает сивушным духом. И он подумал, что несколько хороших глотков водки или разведенного спирта сейчас бы не помешали и ему. Когда они отошли от костра, промозглая стынь охватила промокшие ноги и начала пробираться под шинель. Кондратия Герасимовича тоже трясло. Но не будешь же отвинчивать фляжку при комбате.
– Приготовьтесь к отходу. От каждого взвода – троих человек, с пулеметом, в заслон. Отберите людей понадежней. Поеду договариваться с героем Днепра.
Когда всадники исчезли в лесу, Нелюбин кивнул на фляжку, висевшую на ремне Воронцова, и сказал:
– Давай, Сашка, твоего, неразведенного. А то что-то суставы выворачивает.
– Это к непогоде, Кондратий Герасимович, – усмехнулся Воронцов и отстегнул фляжку.
Бальк тащил свое усталое тело через кустарник и валежины. Иногда присаживался под деревом, чтобы отдышаться. Но вскоре с ужасом чувствовал, как холод охватывает его немощное тело, и, боясь, что он замерзнет здесь, в лесу, под деревом, последним усилием воли заставлял себя подняться на ноги и идти дальше. Ориентиром ему служила канонада, которая гремела в нескольких километрах западнее. Русские прорвались к Яровщине, возможно, перехватили большак. Вот почему их взводу приказали срочно покинуть Дебрики.
Он хотел было взять с собой винтовку. Но у той, которую он нашел в сарае возле окна, был в щепки разбит приклад и вывернута прицельная планка. И он бросил ее. Только в лесу он вдруг обнаружил, что за ремнем у него торчит граната. Он вытащил ее, осмотрел, нет ли где повреждений. Граната оказалась целой. Он сунул ее за ремень и передвинул поближе, где всегда висел «парабеллум», а теперь хлопала не застегнутым клапаном пустая кобура. Пистолет ему выдали уже здесь, в Дебриках, когда назначили первым номером расчета Schpandeu. «Парабеллум» у него вытащили иваны, которые первыми вскочили в сарай. Возможно, тот самый лейтенант, который не дал солдату заколоть его штыком. Конечно, после того, что они, нация господ, здесь, в России, натворили… Никто их теперь не убережет от мести. Никто. Даже фюрер. Фюрер…