Встречный ветер. Повести
Шрифт:
Лукерья Филипповна сама подошла к двери и сообщила, что этот человек голоден и просит хлеба. Он говорит, что вышел до сроку из лагерей. Сейчас ему надо пройти через перевал и попасть в город. Там у него друзья. Он хочет есть. Говорит, что захворал, плохо себя чувствует.
— Я ему сказала, что у нас хлеба нет. Он дал мне денег и просит купить хлеба. Ты слышишь, Настя? — говорила, почти выкрикивала это Лукерья Филипповна.
— Да, да, мама.
— Я пообещала подоить корову и дать ему молока. Зараз я покличу его в хату, а ты сбегай до тетки Параски и купи два кило хлеба, целую
— Ничего, мама, я скоро.
Лукерья Филипповна просунула в щель деньги. Скомканная бумажка упала к ногам удивленной и растерянной Насти. Почему мать не хочет дать ему своего, хлеба, а посылает куда-то к Параске, которая покупает булки в продуктовом ларьке! А мать вчера выпекла пять или шесть буханок, настряпала сдобных подорожников для нее и с вечера уложила в рюкзак. Неужели ей жалко куска хлеба? А Параска живет около сельского Совета и, наверное, еще спит, да и какой у нее хлеб?
— Поспеши, дочка, ждет он, — нетерпеливо проговорила мать.
Только тут Настя поняла, что мать не доверяет незнакомцу и бежать нужно не к Параске, а в сельский Совет, где расположились пограничники. Она снова посмотрела в щелочку, стараясь вспомнить, где она видела этого пришельца? Не похож ли он на одного из тех курортников, которые угощали ее тогда дыней?
— Пойдемте до хаты, — слышался за дверью голос матери. — Там отдохнете, дочка быстро сбегает, а я принесу молока, Но прохожий почему-то колебался и не двигался с места.
— Я хочу отдыхать там, — проговорил он, показывая на сарай. Можно?
— Нет. Туда нельзя, — решительно заявила Лукерья Филипповна. Там дети спят. — Да вы не бойтесь. Идите до хаты. Я, братец мой, все вижу и понимаю…
— Как вы можете меня понимать? Я же ведь из лагеря.
— А что тут такого? У меня тоже мужик сидел и только недавно освободился. Мало ли теперь таких…
— Ваш хозяин был в тюрьме? — возбужденно спросил прохожий.
— Три месяца.
— За что?
— Одному начальнику по шее стукнул.
— Почему же он так мало сидел? — уже в сенцах спросил горбоносый, сразу же интересуясь биографией мужа хозяйки.
— Да он стукнул-то его один разочек.
— Плохой был начальник?
— Уж хорошего не тронул бы. Садись. Ноги вон о половичок оботри, только сапогами не стучи. Потише…
— А что в селе есть милиция? — пронизывая Лукерью Филипповну выпуклыми глазами, допытывался он.
— Какая тут в горах милиция? Наезжают раз в месяц. Здесь вон ребенок спит. Не надо будить.
Мать покрыла разбросавшегося, сладко спавшего в люльке Миколку, который и не предполагал, что сегодня он тоже станет героем событий.
Плотно прикрыв за собой дверь, гремя подойником, Лукерья Филипповна ушла.
Горбоносый метнулся к окошку и проследил, пока она не вошла в коровник. Немного успокоившись, он стал пристально наблюдать за калиткой в надежде увидеть хозяйскую дочь, которая должна пойти за хлебом. Но она почему-то долго не показывалась. В горнице посветлело. В окно было видно, как в ущелье рассеивался, испарялся туман. Прохожий понимал, что ему надо быстро уходить из села. Но хлебный запах теплой крестьянской избы
Тем временем, прыгая через грядки моркови и свеклы, Настя бежала к виднеющейся вдали изгороди. Она нарочно не пошла через калитку, боясь, что прохожий узнает в ней ту самую путешественницу, которую они тогда вдвоем с бритоголовым угощали в лесу дыней, и догадается о ее намерениях. Она решила бежать к сельскому Совету и немедленно сообщить о посетившем их дом госте пограничникам.
С трудом преодолев высокий из кольев забор, она очутилась у перелеска, который почти вплотную подступал к их огороду. Остановившись, Настя поглядела ушибленное колено и увидела на пальцах кровь. Около самой чашечки колено было сильно поцарапано о сучок. Из небольшой, но глубокой ранки обильно сочилась кровь. Настя сорвала какой-то мокрый листочек и приложила к ранке. Тут-то ее тихо и неожиданно окликнули.
— Ушиблась, а? — раздался из кустов голос сержанта Батурина.
Настя охнула и, как подкошенная, села на траву.
Первое, что она увидела и запомнила на всю жизнь, — это были клыкастая пасть с розовым языком и глаза огромной собаки, смотревшие на нее с затаенно выжидающей настороженностью. Рядом сидел, укрывшись листьями клена, солдат в зеленом, едва различимом от листьев плаще. Он глядел на девушку и хитро улыбался.
— Больно? — повторил он шепотом и пригласил: — Сюда идите.
Испуганно косясь на овчарку, Настя поднялась и, прихрамывая, бочком направилась к кусту.
— Вы ее не бойтесь, — кивая на овчарку, проговорил Батурин по-прежнему тихо. — Не тронет. А вы здорово прыгаете!
— Ой, как вы меня напугали, — стараясь унять дрожь, сказала Настя.
— Бывает и хуже… Куда вы так спешили, разрешите узнать?
— К вам бежала.
— Это ко мне, что ли?
— К пограничникам, а не к вам…
— А я и есть пограничник, — обрадованно улыбнулся Батурин.
— А вы знаете, зачем я бегу?
— Не могу знать, зачем и куда. Чуть свет девчата не бегают. Может, уж кому свидушку назначили?
— Да. Назначила. Вашему начальнику — капитану Ромашкову назначила. Может быть, вы разрешите мне сбегать к нему?
— Не могу. Присядьте и не маячьте, — со строгостью в голосе проговорил Батурин.
— А ежели я не сяду, а пойду, куда мне надо, вы что, стрелять будете?
— Нет. У меня подружка есть, — сержант дернул за поводок. Собака, возбужденно подняв уши, ощерила страшные острые клыки.