Вся синева неба
Шрифт:
— Это муравьи. Ты не видишь их? Ты их раздавишь!
Тут Эмиль видит, что сотни крошечных черных точек ползут, неся веточки, крошки, по земле. Его глаза лезут на лоб от возбуждения.
— Ты сделал им деревню?
Толстый мальчик качает головой.
— Я построил сооружения, чтобы помочь им работать. Мой папа говорит, что муравьи — самые работящие из живых существ. Они только и работают весь день. Даже всю жизнь.
— Им, наверно, тяжело носить эти штуки, — говорит Эмиль, глядя на веточки, которые в десять раз больше муравьев.
— Да. Вот поэтому… Я им помогаю, прокладываю дороги.
Он
— Здесь они могут сделать привал, попить и поесть.
Эмиль опускается на землю и садится по-турецки.
— А где они спят?
Мальчик, похоже, не ожидал такого. Нескольких секунд ему хватает, чтобы найти ответ:
— Не думаю, что они спят.
— Нет?
— Нет.
Эмиль, в свою очередь, напряженно размышляет. Его глаза шарят по земле вокруг, торчащим из нее камешкам, старой выцветшей резинке, бумажке от жвачки, брошенной кем-то из детей, ракушке улитки.
— Тогда можно сделать им площадку для игр! — с энтузиазмом заявляет он.
Маленький толстячок колеблется. Ему хочется ответить, что у муравьев нет времени играть, у них слишком много работы, но впервые кто-то включился в его игру, и он не хочет упустить этот случай.
— Ммм, — мычит он. — Давай.
Они принимаются старательно разгребать землю, радостные и сосредоточенные. Через некоторое время Эмиль поднимает голову и спрашивает:
— Кстати, как тебя зовут?
Они в разных классах. В первом слишком много народу. Часть из них — в том числе Эмиль — уже перешли во второй. Толстячок остался в другой половине.
— Рено. А тебя?
— Эмиль.
— Эмиль! Эмиль?
Она ищет его. Наступает ночь. Он сидит за палаткой и всматривается в землю.
— Я думала, ты заблудился. В следующий раз отвечай, когда я тебя зову!
Он кивает. Она присаживается рядом с ним.
— Что ты делаешь?
Он поднимает на нее детский взгляд и гордо заявляет:
— Мы с Рено строим дорогу для муравьев.
Назавтра восхождение происходит по большей части в лесу. Тропа полого уходит вверх, и они могут насладиться прохладой. Несколько раз им встречаются ручейки, и около полудня они останавливаются, чтобы умыться. Жоанна мало-помалу теряет представление о времени. Ей кажется, что они ушли уже две недели назад. Туристов они встречают мало.
Дневной сон на свежем зеленом лесном мху затягивается. Эмиль дышит со свистом, и Жоанна предпочитает не отходить от него. Она сидит рядом, всматриваясь в движения среди деревьев. На миг видит голубую сойку, и ей очень трудно устоять перед искушением разбудить Эмиля и показать птицу ему.
После растворимого ужина, странного ризотто с томатами и базиликом, оставляющего почему-то во рту вкус грибов, Жоанна вынуждена признать, что в этом густом лесу им не хватит места, чтобы поставить палатку. Она предлагает Эмилю переночевать под открытым небом и с облегчением видит, что он в восторге. Они ложатся в тесной ложбинке, откуда им виден кусочек неба.
— Ты знаешь звезды? — спрашивает Эмиль Жоанну.
— Да. Некоторые.
— Дай я угадаю, ладно?
— Ладно.
Он находит только Венеру и заявляет, что ковш больше похож на сковородку, отчего оба смеются. Они засыпают, убаюканные шелестом
— Это мой последний холст, ясно?
Эмиль кивает. Мама разложила в траве, на большом плоском валуне, белое полотно, палитру с четырьмя цветами — белым, синим, зеленым и красным — и тонкую кисточку.
— Давай напишем картину вдвоем. Согласен?
Он опять кивает. Они на красивой полянке. Она сказала, что они скоро придут к хижинам Ансабера. Они будут там через два-три дня.
— Но надо будет постараться.
— Я всегда стараюсь.
Она улыбается ему.
— Вот и отлично. Что ты хочешь изобразить на этом полотне?
Он пожимает плечами. Она показывает ему поляну, белые горы, небо красивой синевы.
— Посмотри вокруг. Есть ведь что-нибудь, что ты хочешь написать, правда?
Он вытягивает палец к ней, тычет ей в грудь.
— Меня? — удивляется она.
Он кивает с веселой улыбкой.
— Тогда ты напишешь меня, а я потом добавлю пейзаж?
— Хорошо.
Он показывает ей на большой валун. Туда она должна сесть. Она смотрит, как он берет кисточку и задумывается. Наконец он окунает кисточку в первую краску. Со своего места она не видит какую. Зато слышит прерывистое трудное дыхание. Он дышит все хуже с каждым днем.
— Все хорошо?
Уже, наверно, час, как он склонился над картиной, и Жоанна чувствует, как горят ее плечи. Она, наверно, обгорит.
— Почти, — говорит он.
Он делает последний мазок кисточкой там, еще один сям и манит ее. Она незаметно улыбается, увидев грубые и неровные мазки картины, но очень быстро ее улыбка сменяется чем-то другим. Удивлением. Потому что женщина на картине, сидящая на валуне, хоть и немного несуразная, выглядит другой. У нее темные волосы, гораздо темнее ее, и подстриженные коротко, до плеч. Но это еще не все. На ней белое летнее платье в красный горошек и белая шляпа.
Эмиль ждет ее реакции, улыбаясь. Жоанна хмурит брови.
— Это я? — спрашивает она как может естественно.
— Ну да!
Он, кажется, не видит проблемы. Она замечает:
— У меня красивое платье…
Но он только встает и говорит ей:
— Твоя очередь. Ты должна добавить пейзаж.
В траве сидит по-турецки, прислонясь к дереву, десятилетний Эмиль. Он на свадьбе своей тети. Этим летом он в Экс-ан-Провансе. Звонят церковные колокола. Стучат каблучки невесты по булыжнику переулка. Гости идут за новобрачными к машине. Маржори держится позади. Ей исполнилось четырнадцать лет. Они теперь почти не разговаривают. Она его достала. И потом, она стала странной. У нее прыщики на лице и пластинка на зубах. Она развешивает смешные постеры в своей комнате, а ее подружки квохчут как куры, вместо того чтобы нормально смеяться. Сегодня она заявила, что не пойдет на свадьбу, потому что платье ее полнит. Родители настаивали, и она в конце концов пошла, ворча. Она держится позади, скрестив на груди руки. Эмиль подходит к ней, когда новобрачные под аплодисменты садятся в машину. Они оба не говорят ни слова. Смотрят на толпу, которая рассеивается и болтает группками. Он вдруг слышит, как Маржори шмыгает носом, и поворачивается к ней.