Всякие страсти

Пирьян Дмитрий

Корзюк поморщился и смело вступился за Лагно.

– Нехорошо, некрасиво, – пристыдил он начальника оперативной части. – Товарищу Лагно, может так статься, что сейчас бандита голыми руками брать, а вы ему вместо поддержки такие замечания?..

– Тебя я не спросил! – взревел в ответ Гилязитинов. – Ты чего лезешь не в своё, старый хрыч?

– Кто?! – побагровел лицом Корзюк. – В чём дело, собственно?..

– Всё в том же, – пуще прежнего взревел Гилязитинов. – Тебя всё это не касается! И нечего торчать в дежурке, как свечка у попа…

в подсвечнике. А лучше ты иди в свой цех и зэкам зад вылизывай, чтоб план квартальный подтянули.

– Ну, а при чём тут план?

– А всё при том же! – брызгая слюной, объяснился Гилязитинов. – Осточертел ты мне на хрен своими низкими показателями! Нормо-часы не выполняешь! А мне о чём наверх докладывать?..

– А, не пошёл бы ты… куда-то, вместе со своим докладом?!

В следующее мгновение в дежурном помещении разразился общий скандал, участники которого сцепились в словесной перепалке не на жизнь, а на смерть.

– Ты «козлом» на «зоне» был, когда сидел! – кричал один. – Это ты сейчас начальник цеха, а тогда – педрило!

– Я в морду дам! – кричал другой.

– Ребята… ну, не надо сориться, – пытался примирить всех Плющев.

– Ах, ты падла! Ну, гад и падла!.. Мало я тебе бока намял, когда седьмого ноября ты у Надьки спьяну хорохорился? Так вот сейчас ещё схлопочешь!

Быченко долго всех и вся терпел и, наконец, устал.

– А ну, тих-ха!!! – рявкнул он. – А, ну!.. Всех вас в бубен!

Быченко не шутил, народ притих.

Капитан озадаченно потёр затылок и предложил собравшимся:

– Вы, вот что… валите-ка все отсюда. И быстро. Я звоню «хозяину».

Через секунду помещенье опустело, и капитан остался с телефоном, как говорится «сам на сам».

– Алло… Любаша?.. Алло… Эй, коммутатор?.. Вас не слышно!

Послышались какие-то щелчки и позже заспанный, усталый голос телефонистки:

– Коммутатор слушает.

– Любаша, соединишь меня с начальником колонии, – попросил Быченко.

– Сейчас соединю, – ответила телефонистка, но замешкалась.

– Ну, времени в обрез… Чего копаешься?

– Соединяю!

Любовь Васильевна – с виду женщина за тридцать пять, довольно привлекательной наружности, поправила причёску, отключила сеть и всхлипнула по-женски:

– Болван не отёсанный. Уже с утра хамит. Ой, нет!.. Уйду я к Сашке. Как только разведётся, так сразу и уйду.

Впрочем, супруг как будто уловил посыл:

– Любаша… Люба… – пролепетал Быченко в трубку аппарата. – Ты извини меня, зайчонок. С утра бардак на «зоне», и нервы все – ни к чёрту… Доброе утречко тебе!.. Как отдежурила?

Капитан прислушался, но вместо голоса жены в мембране что-то всхлипнуло.

«И интересно бы узнать, с кем отдежурила?» – злобно прищурился Быченко.

Да уж, читатель, дело обстояло так. Слепая, импульсивная ревность терзала капитан. И эта ревность порой могла затмить собою абсолютно всё; и счастье от рождения детей, и радость от совместного домашнего труда, и даже терроризм. По Тахтамыгде

вот уже который год ходили слухи и распространялись сплетни, что, дескать, путается Любка, блудит с начальником колонии. Быченко весь измучился сомненьями, не верил, но чудовищно переживал и горевал внутри себя, пил дико самогон, негодовал, и от того негодования бил стёкла в стареньком, заброшенном бараке, на окраине посёлка. Но, вот жену не бил. Грозился, правда, утопить в болоте, но… только лишь грозился. Как люди говорят, он до того любил жену – боялся тронуть даже пальцем. А что касается начальника?..

Ну, так на то он в Тахтамыгде и начальник, а хоть в посёлке, хоть и в «зоне». Одним словом, «хозяин».

– Любаша… Ты чего заткнулась-то? – прикрикнул в аппарат Быченко. – Сдурела, что ли?.. На мужа обижаться по пустякам – это, понимаешь ли, последнее дело.

В мембране вновь что-то всхлипнуло, и капитан насторожился:

– Ты там плачешь, что ли?.. Дурочку-то не валяй. Не смей нюни распускать!..

В ответ – молчание.

– Ну, не беси меня, Любаша! – обиделся Быченко. – Приду домой, дам в глаз!.. В глаз дам, говорю!

– За что? – в ответ ему вопрос начальника колонии. – Я дома ночевал. Все могут подтвердить. Про остальное люди врут, не верь.

– Товарищ подполковник?..

– Не верь! – предупредил начальник. – Болтают злые языки. Завидуют чужому счастью. И больше ничего. И повода для утренней истерики не вижу.

– Есть повод, Александр Иванович, – выдохнул Быченко. – Докладываю: у нас ЧП.

– Прошу подробнее, – посуровел начальник.

– Такая штука… – пробубнил Быченко. – Осужденный Игнатий Бабарчак… Ну, в общем, он в заложники санчасть… похоже, сдуру, взял.

– Послушайте, капитан, – ответил начальник колонии. – Санчасть в заложники так просто, как вы говорите, сдуру взять никак невозможно. Она же деревянная. А вот людей в заложники нынче, увы, взять можно и берут. Докладывайте мне, по существу. Какое там количество людей? И не бубните… я, ей-богу, дома ночевал.

Дежурный офицер собрался с мыслями, подтянулся и по-военному отчеканил:

– Осужденный Бабарчак перекрыл входную дверь в здание санчасти. Сам сидит в коридоре с топором в руках. Кроме него в здании находятся пятеро больных зэков, санитар и дежурный врач, старший лейтенант медицинской службы Ломакин. Из телефонного звонка Ломакина известно, что Бабарчак объявил его и всех остальных заложниками.

– Злоумышленник сам парадом командует, или?..

– Сообщников нет.

– Бабарчак?.. – призадумался начальник. – Это тот, который смотрящий от братвы за четвёртым отрядом, срок восемь лет по хулиганке и к тому же туберкулёзник?

– Так точно, доходяга. Ему жить-то осталось по болезни, как говорится, два понедельника, а он в террористы!..

– И, что же дальше? – спросил, но уже с какой-то прохладцей, без интереса подполковник.

– Не знаю, – призадумался дежурный, однако, спохватился: