Вторая древнейшая. Беседы о журналистике
Шрифт:
2. Когда тема заведомо конфликтна и связана с разоблачениями, лучше ехать в командировку не в одиночестве, а вдвоем или даже бригадой. На худой конец, если редакция не в силах проявить щедрость, надо обращаться к помощи коллег из местных газет или даже людей совершенно посторонних, и при их молчаливом участии проводить все ответственные разговоры, разумеется, с согласия собеседника.
Казалось бы, что это дает? Ведь с одинаковым успехом можно опровергать как одного журналиста, так и в паре с другим и даже целую бригаду! Если человек надумает отказаться от своих слов, какая разница, в чьем присутствии они произносились? Ан нет! — есть разница. Участие «немого» свидетеля психологически воздействует на собеседника, помогает ему говорить правду, дает уверенность в том, что его позиция не
И еще следует помнить, что наши «свидетели» — будь то газетчики или работники прокуратуры, бухгалтеры… являются людьми местными. Мы уедем, а они останутся! И наивно полагать, что их участие в сборе журналистами негативного материала вызовет любовь со стороны «потерпевших» и местного руководства. Стало быть, привлекая к работе местных жителей, мы обязаны брать на себя всю ответственность за их дальнейшую судьбу, гарантировать защиту, если в том будет необходимость. Иначе мы не вправе обращаться к ним за помощью.
3. А как быть, если собеседник требует сохранения в тайне разговора с журналистом? Если он говорит сакраментальную фразу: «Не для печати!» И что же, действительно «не для печати»? Я бы ответил на вопрос так. В принципе, решать «для печати» или «не для печати» должен не собеседник, а журналист. Мы не заставляем людей говорить и, уж коли открыли рот, тем самым лишили себя права требовать от журналиста молчания. Особенно в тех случаях, когда речь идет о вещах, имеющих общественный интерес. Разумеется, из правила могут быть сделаны исключения. Вот уж воистину «не для печати» интимные стороны жизни собеседника, его сугубо личные отношения с людьми, не вызывающие общественного интереса. Тогда «не для печати!» становится для нас законом.
Другое дело — сохранение в тайне самой процедуры разговора, если собеседники не хотят быть официальным источником наших сведений. И тогда, предвосхищая их желание, мы должны обеспечить условия для приватной беседы. Учтем и то, что многие люди просто не умеют разговаривать в чьем-то присутствии, особенно в присутствии своих руководителей, даже если вовсе не намерены их разоблачать. Хвалить в глаза тоже небольшая радость. Для того чтобы почувствовать себя раскованным, стать откровенным и непосредственным, внести в разговор нечто личное и выразить мысль собственными, а не чужими словами, для всего для этого собеседник должен остаться с журналистом наедине.
Стало быть, для работы нам необходимо отдельное помещение. Я, не стесняясь, прошу его у руководителей и не помню случая отказа, хотя и понимаю, что просьба вызывает подозрение и заставляет нервничать. Правда, если для беспокойства есть основания. Бывает даже так, что собеседник, едва покинувший журналиста, тут же приглашается в кабинет своего начальника для «допроса с пристрастием», и все же это лучше, чем «зажатый» разговор в присутствии даже вполне благожелательно настроенного руководителя.
4. Собирая материал, особенно негативный, я заранее составляю список лиц, встреча с которыми обязательна. Не исключаю совпадений: нужности и обязательности встречи. Это необходимо для того, чтобы будущая статья не подвергалась рекламации по относительно формальной, но, увы, всегда принимаемой всерьез руководителями газеты причине: «Ваш корреспондент не удосужился побеседовать с человеком, рекомендованным нами для прояснения ситуации!», «Ваш корреспондент всего пять минут говорил с председателем месткома!» и т. д. Убежден, лучше не пожалеть в командировке несколько часов, чем тратить потом дни, недели
Спасаясь от рекламации, с одной стороны, и обеспечивая всесторонность ознакомления с проблемой — с другой, я обычно предлагаю «героям» собственноручно составлять списки своих защитников и заранее предупреждать меня о «врагах», да еще с указанием причин, по которым они стали «врагами». Затем добросовестно опрашиваю без исключения всех. Картина — как на ладони. Реализовано право «героя» на защиту. А будущая публикация обеспечена непробиваемыми доказательствами, приведенными со всех сторон.
Теперь о визитах вежливости. Мы, полагаю, обязаны их делать, посещая руководителей коллективов и прочих ответственных товарищей. Среди журналистов бытует мнение, что они всегда «защищают честь мундира», стараются «замазать или сгладить» картину и не желают выносить сор из избы. Так это или не так вопрос особый, не хочу касаться его мимоходом, он заслуживает весьма серьезного изучения. Но я сейчас о другом: об абсолютной неприемлемости подобного априорного отношения газетчиков к руководителям коллективов. Стоя на такой «платформе», мы обрекаем себя на дополнительные трудности при сборе материала, только и всего. Да, нас могут или любить или не любить, но с нами всегда считаются. Почему же мы, контактируя с руководящими работниками, должны заранее испытывать недоверие к ним, а не наоборот? Надо всеми силами стремиться к тому, чтобы превратить формальный визит вежливости в беседу по существу, которая даст полезную информацию, государственный взгляд на проблему, умную мысль, дельное соображение, реалистический подход. Я уж не говорю о том, что ценность такой информации сочетается с величайшим моральным облегчением, которое мы получаем, поговорив с толковым и объективно настроенным руководителем, освободившись от предвзятости, несправедливого к нему отношения.
5. Бывает и так, что герой по каким-то причинам не желает быть героем, не хочет с нами говорить и объясняться. Настаивать или нет? Вопрос очень сложный, в каждом конкретном случае решаемый, вероятно, по-разному.
Если от беседы уклоняется положительный герой, я лично никогда его не принуждаю, пока не выясню причин отказа. В них, в этих причинах, может скрываться и какая-то существенная краска, индивидуализирующая героя, и черта его характера, и даже тема, которую мы, нащупав, не должны упускать. Так случилось с А. Черняевым, токарем завода «Красное Сормово». Он был всеми признанным передовиком, давал в месяц 200 нормо-часов вместо положенных 150, взял обязательство выполнить пятилетку за три с половиной года. Портрет Черняева постоянно висел на Доске почета, и мне совершенно официально рекомендовали его в качестве героя материала. И вдруг Черняев выразил цитирую по очерку — «искреннее недоумение по поводу того, что он должен быть героем статьи. Скромность? Да, безусловно. Человеческие качества Черняева были высокой пробы и мешали ему считать себя „достойным“, хотя другие в его достойности не сомневались. Однако помимо скромности я увидел еще откровенное смущение. Было похоже, что не товарищей стесняется Черняев, а самого себя. Какой-то внутренний конфликт терзал его душу…». [42]
42
См.: Комсомольская правда. 1974. 23–29 июня.
Какой же? Я принялся настойчиво выяснять и в конце концов узнал, что Черняев мог давать ежемесячно не 200 нормо-часов: а порядка 500, но не давал, потому что его искусственно сдерживали! Он как бы констатировал тот факт, что был хорошим рабочим, и торжественно обещал остаться им в будущем. Тоже немало! И все-таки недостаточно для душевного покоя Черняева. «Неудобный» вопрос возникал у него, как сейчас он возникает у читателя: ударничество — это сохранение человека в прежнем, пусть даже превосходном, качестве или непременный его рост?