Вторая мировая война. Ад на земле
Шрифт:
Поляки, военные и гражданские погибали под не различающими чина и звания бомбами. Поначалу мало кто вполне сознавал опасность. После первого налета Виргилия, американская супруга польского аристократа князя Павла Сапеги, подбадривала домочадцев: «Вы же видите, ничего страшного: эти бомбы больше лают, чем кусают». Когда в парк усадьбы семейства Сморчевских под Тарногорой в ночь на 1 сентября упали две бомбы, мать вытащила из постели двух мальчишек, Ральфа и Марка, и повела их прятаться в лес вместе с другими детьми. «Оправившись от первоначального шока, – писал впоследствии Ральф, – мы глянули друг на друга и не смогли удержаться от смеха. То-то видок у нас был: куча малолеток, кто в пижаме, кто в пальто, накинутом поверх подштанников. Торчали, сами не зная зачем, под деревьями, кое-кто пытался натянуть противогаз. Мы развернулись и пошли домой»14.
Но вскоре им стало не до смеха: польский народ вполне ощутил на себе убийственную мощь немецких ВВС. «Меня разбудили
Происходили тысячи таких больших и малых трагедий. Артиллерийская батарея, где служил лейтенант Петр Тарчинский, продвигалась к полю боя. Налетели Stuka; всадники соскочили с коней, попадали ничком. Самолеты сбросили несколько бомб, поразили сколько-то людей и лошадей. Они улетели, всадники вновь сели в седло и двинулись дальше. «Мы увидели двух женщин средних лет и совсем девочку, они несли короткую стремянку. На этих носилках распростерся мужчина, раненный осколком, но еще живой, он хватался обеими руками за низ живота. Когда они проходили мимо нас, я увидел, как его кишки волочатся по земле»17. Владислав Андерс в Первую мировую войну сражался в российской армии под командованием царского генерала с экзотическим титулом хан Нахичеванский. Теперь он возглавлял польскую кавалерийскую бригаду. На глазах Андерса учительница вела группку учеников к лесу, надеясь укрыться с ними под деревьями. «Послышался рев самолета. Пилот кружил, спускаясь до высоты пятьдесят метров. Он сбросил бомбы, застрочил из пулемета, дети воробушками прыснули во все стороны. Самолет скрылся так же быстро, как появился, а на поле остались лежать смятые, безжизненные кучки пестрой одежды. Стало ясно, чем эта война отличается от всех прежних»18.
Тринадцатилетний Георг Шлонзак ехал в поезде вместе с друзьями, возвращавшимися в Лодзь из летнего лагеря. Внезапно раздался взрыв, вопли, поезд резко остановился. Вожатый прикрикнул на ребят: «Всем немедленно выйти из поезда и бежать в лес!» Там, в лесу, они пролежали с полчаса, напуганные до смерти, дожидаясь, пока прекратится бомбардировка. Выбравшись из укрытия, они увидели в нескольких сотнях метров от своего поезда полыхающий поезд с солдатами – по нему-то и ударили германские бомбардировщики. При виде убитых и изувеченных соотечественников многие мальчики расплакались. В поезд им сразу вернуться не удалось – вновь налетели немецкие самолеты, поливая всех пулеметным огнем. Когда все же удалось тронуться в путь, ехали они в изрешеченных пулями вагонах. Вернувшись домой, Георг застал мать в слезах возле радио: передавали, что немцы наступают.
Пилот Францишек Корницкий навестил раненого товарища в госпитале города Лодзь: «Жуткое место, раненые и умирающие лежали повсюду, кто на койках, кто на кроватях, и в палатах, и в коридорах, одни стонали в агонии, другие лежали молча, закрыв глаза или широко их открыв, еще на что-то надеясь»19. Генерал Адриан Картон де Виарт, глава британской миссии в Польше, с горечью писал: «Я видел, как изменился сам характер войны, честь и слава отошли от нее, уже не солдат рискует жизнью в бою, но гибнут женщины и дети»20.
В воскресенье, 3 сентября Британия и Франция объявили Германии войну во исполнение данных Польше обещаний. Альянс Сталина с Гитлером побудил многих европейских коммунистов, прислушивавшихся к приказам из Москвы, выступить против решения собственных правительств. Профсоюзы объявили войну с нацизмом «империалистической», и это настроение сказалось на многих французских и британских заводах, верфях, угольных рудниках. Появлялись уличные граффити: «Остановите войну! За нее расплачивается рабочий», «Нет капиталистической войне». Независимый депутат-лейборист Эньюрин Бивен, знаменосец левых, подстраховался, призвав бороться разом на обоих фронтах: и против Гитлера, и против британского капитализма.
Секретные протоколы советско-германского пакта с предполагаемым разделом территорий оставались неизвестны Западу вплоть до того момента, когда в 1945 г. были захвачены немецкие архивы. И все же в сентябре 1939 г. для многих европейцев Россия и Германия были двумя ликами одного врага. Писатель Ивлин Во устами своего двойника Гая Краучбека выразил мнение большинства европейских консерваторов: «Сделка Сталина с Гитлером, эта весть, которая потрясла политиков и юных поэтов в дюжине столиц, принесла мир и покой сердцу англичанина: враг обнажил свое лицо, сбросил все маски и предстал уродливой громадой. Восстал Современный век»21. Некоторые политики пытались все же внести раскол между Россией и Германией, привлечь Сталина на свою сторону и с его помощью одолеть большее зло – Гитлера, однако вплоть до июня 1941 г. такая надежда казалась несбыточной: две диктатуры выступали заодно против всех демократических стран.
Гитлер не ожидал, что Британия и Франция объявят ему войну. Годом ранее они спокойно позволили ему аннексировать Чехословакию; ресурсами для прямой военной помощи Польше французы и англичане не располагали – стало быть, не имели ни сил, ни желания противодействовать агрессору. Сам Гитлер не слишком испугался демарша Британии и Франции, но некоторые из его ближайших сподвижников струхнули не на шутку. Шеф авиации Геринг, не владея собой, орал по телефону на министра иностранных дел Риббентропа: «Доигрались, на хрен, до войны! Это вы во всем виноваты!» Гитлер старался привить германской армии страсть к воинской славе, и молодежь откликалась на этот призыв, но старшее поколение в 1939 г. проявляло куда меньший энтузиазм, чем в 1914 г.: слишком памятны были и ужасы войны, и позор поражения. «Эта война надвинулась ниоткуда, словно призрак, – писал граф Гельмут фон Мольтке, офицер абвера и решительный противник гитлеровского режима. – Народ ее не поддерживает. Люди в апатии. Этот danse macabre исполняют перед нами какие-то неведомые люди»22.
Корреспондент американского канала CBS Уильям Ширер 3 сентября сообщал из столицы Германии: «Здесь не ощущается возбуждения, не слышно криков “ура!”, не швыряют под ноги солдатам цветы. Немецкий народ глядит сегодня гораздо угрюмее, чем день-два назад»23. Александр Штальберг, проезжавший со своим армейским подразделением через Штеттин по направлению к польской границе, увидел то же, что и Ширер: «Ничего общего с бодрым духом 1914 г., ни приветственных криков, ни цветов»24. Австрийский писатель Стефан Цвейг имел тому и объяснение: «Все было иначе, потому что мир 1939 г. уже не был детски наивен, как в 1914 г. По всей Европе исчезла без следа набожная вера в честность или по крайней мере в компетентность национального правительства»25.
И все же многие немцы разделяли мнение Фрица Мюльбаха, функционера нацистской партии: «Я воспринял декларацию войны как пустую формальноcть со стороны Англии и Франции. Как только они осознают полную обреченность польского сопротивления и несравненное превосходство германского оружия, они поймут, что мы с самого начала были правы и им не следовало вмешиваться. Война их никак не затрагивала, и оставайся Польша в одиночестве, она бы тихо и покорно сдалась»26.
Союзники же рассчитывали, что достаточно будет объявить войну, чтобы сорвать блеф Гитлера, спровоцировать его ниспровержение и все уладить, избежав катастрофического вооруженного конфликта в сердце Европы. На трагедию Польши Франция и Англия реагировали эгоистически, блюдя в первую очередь собственный интерес. Французский главнокомандующий Морис Гамелен еще в июле делился мнением с британским коллегой: «Мы, безусловно, заинтересованы в том, чтобы конфликт начался на Востоке и распространялся лишь весьма постепенно. Таким образом мы выиграем достаточно времени для мобилизации французской и британской армии». Член парламента от консерваторов Катберт Хедлэм желчно записывает в свой дневник под датой 2 сентября: поляки «сами виноваты в том, что обрушится на них теперь»27. Смешанные чувства вызвал в Британии и прозвучавший сразу после выступления по радио премьер-министра Невилла Чемберлена, объявившего о вступлении в войну, сигнал воздушной тревоги. «Мама очень встревожилась, – писал девятнадцатилетний лондонский студент Дж. Фрайер. – Кое-кто из соседок прямо возле радио грохнулся в обморок, другие выбежали на дорогу. Разговоры: “Не бегите в убежище, пока не услышите выстрелы”. “Аэростаты противовоздушной обороны еще даже не приведены в действие”. “Сволочь, он выслал против нас самолеты еще до того, как истек срок ультиматума”». После отбоя тревоги «все тут же вернулись к дому, нервозно переговариваясь. Надеются на революцию в Германии… Самое странное чувство сегодня было – желание, чтобы что-то наконец произошло. Увидеть, как налетят самолеты и сработает оборона. На самом деле я не хочу видеть, как падают бомбы и гибнут люди, но раз уж мы вступили в войну, хочется, чтобы мы что-то делали по-настоящему. А так это затянется бог знает насколько»28. Нетерпение, нежелание затягивать борьбу надолго было, по-видимому, общим чувством.