Вторая мировая война. Вырванные страницы
Шрифт:
Но еще больше здесь впечатляет все-таки вышеприведенное число 869 «партизан», добровольно покинувших сытное партизанское житье-бытье с его пресловутыми 500 граммами ежедневного мясного рациона, сбросивших с себя гордое звание «советского патриота» и «народного мстителя» и променявших его на позорное клеймо «фашистского прихвостня» и пресловутые жалкие 25 граммов ежедневного мясного рациона. Если рассуждать с точки зрения типичного прихвостня (а у типичного прихвостня, как нам всем с детства внушали и внушили, все мысли «через брюхо» идут), то в данном случае странные какие-то прихвостни оказались: повели они себя уж больно как-то не «по-прихвостнически».
* * *
А затем началось долго ожидавшееся летнее наступление обеих армий, операция «Цитадель». Затем — крах и уничтожение группы армий «Африка» и в самый разгар проведения операции «Цитадель» — высадка, подобно удару молнии, англоамериканцев в Италии. Сразу же последовало спешное свертывание операции «Цитадель», завершившееся поспешным отступлением германского Вермахта от
* * *
Четвертый полк Русской Освободительной Народной Армии во время летнего наступления Красной Армии обеспечивал, наряду с другими полками РОНА, общий отход немецких частей 2-й танковой армии и прикрывал Севское направление. Кроме того, в кровавой, отчаянной, самоотверженной, героической обороне города принимали участие также и бойцы РОНА, которые не пожелали эвакуироваться и решили остаться на родной земле и разделить ее смертный час. А также сотрудники городской администрации из числа местных жителей, до последней минуты обеспечивавшие плановую эвакуацию «Локотской Республики». Эвакуации подлежали в первую очередь жители «Локотской Республики» — члены семей военнослужащих РОНА и сотрудников местных государственных организаций и предприятий, затем войсковое имущество, а затем все желающие (именно в такой последовательности). Завершив эвакуацию, сотрудники городской администрации взяли в свои натруженные руки оружие и встали плечом к плечу с бойцами четвертого полка РОНА, а также с бойцами РОНА из числа местных жителей. Именно по ним пришелся убийственный, сокрушающий удар нахлынувшей танковой махины Красной Армии. Полк, добровольцы и местная администрация, в течение долгих, тянувшихся бесконечно, восьми часов, оборонял город Севск, вел там кровопролитнейшие уличные бои, пока основные силы бригады РОНА, обремененные огромным количеством гражданских беженцев (десятки тысяч человек, тысячи голов домашнего скота, тысячи подвод с имуществом), стремились покинуть район наступления. В это время на левом фланге оборонявшихся в Севске частей РОНА танковые части Красной Армии прорвались на запад, откуда навстречу им, с тыла, ударили подошедшие с запада, из карасевских и игрицких лесов, отряды «партизан». Части соединились и атаковали важные тактически села — Лагеревку и Тростную, находившиеся на шоссе Севск — Локоть в нескольких километрах южнее реки Нерусса и почти в двадцати километрах западнее города Комаричи, откуда еще не успели эвакуироваться тыловые и технические части Русской Освободительной Народной Армии. Застигнутые врасплох, эти части все же смогли оказать сопротивление удару мощного бронированного кулака, построить фронт сопротивления и прорваться на юго-запад, к Севску, но участь четвертого полка и присоединившихся к нему героев была решена: все они были окончательно отсечены от своих, попали в полное окружение и в своем последнем бою на горящих, дымящихся развалинах Севска были почти полностью уничтожены. Некоторые все же уцелели. Одни даже вступили в ряды наступающей Красной Армии, выдавая себя за «партизан» (чтобы позднее сбежать из рядов этой ненавистной им армии в леса, за линию фронта, в дезертиры, хоть к черту в тартарары), остальные, подавляющее большинство уцелевших, оставшихся в живых, ушли в леса, в «партизаны», в «бандиты».
Рассматривая этот эпизод борьбы «локотчан» против советской власти, против СССР, невольно напрашивается вывод: предатели, пособники фашистов так себя не ведуг. На всем свете предатели в первую очередь спасают свою собственную шкуру: они и предателями-то стали из-за этого. Предатели бегут всегда первыми, как крысы с тонущего корабля. Предатели никогда не станут вести себя так, как вели себя защитники Севска 28 августа 1943 года. «Крысы» и предатели так себя не ведут.
Невольно напрашивается аналогия с защитниками Козельска в дремучем XIII веке. Немалая часть жителей города успела из него выйти и раствориться в окрестных лесах, но основная масса осталась внутри городских стен — защищать свой родной город. И билась до смерти, до последнего человека, пока все не были уничтожены в дымящихся развалинах города. Татарам достались одни только трупы. Батый тогда приказал похоронить всех по-человечески, потрясенный отвагой и геройством жителей непокорного городка.
Солдаты и офицеры рабоче-крестьянской Красной Армии оказались менее благородными: они свалили трупы в ямы вместе с трупами собак, лошадей, мусором и хламом и наскоро забросали их землей.
Интересное сравнение: Батый и Красная Армия. Семьсот лет разницы, кровавый хан Батый и «несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, моя любимая, родная армия». И самое главное: в чью пользу?
...28 августа 1943 года разбитый, сожженный, разгромленный древний русский город Севск был взят Красной Армией.
...Под смертные крики: «По-о-ща-а-ды-ы!!!»,
Под пьяные вопли: «Ура!»
Залитые кровью отряды,
В проклятьях брали города...
* * *
Командир четвертого полка РОНА майор Райтенбах достался «красным» живым; они привязали его стальным тросом к танку Т-34 и таскали, торжествуя, глумясь и утюлюкая, по улицам горящего города до тех пор, пока майор Райтенбах не превратился в грязный окровавленный кусок мяса.
* * *
А ведь тот, кто стальным тросом привязал живого человека к танку и потом таскал его, орущего от боли, через развалины, наслаждаясь криками и воплями истязаемого, наслаждаясь диким зрелищем того, как он бьется об арматуру, стропила и доски, — тот зверь, который все это сотворил, наверное, героем себя считал? И если дожил до сегодняшнего дня, и сегодня себя героем считает?
* * *
При этом благодарственные слова в письме Брониславу Владиславовичу Каминьскому от генерал-полковника Шмидта, командующего 2-й танковой армией Вермахта, были слабым утешением «локотчанам»: «...Благополучному исходу происходивших событий мы многим обязаны Вам и Вашей способной Народной Армии...»
* * *
Странная и, может быть, не совсем уместная аналогия.
...В самом начале Гражданской войны в России, во время знаменитого «Ледяного похода» (первого кубанского похода Белой Добровольческой Армии) в апреле 1918 года, когда насчитывавшая какие-то пять-шесть тысяч человек Добровольческая Армия пыталась взять штурмом Екатеринодар, который защищали более чем пятнадцать тысяч до зубов вооруженных «красных» войск, и хотя и ворвалась в него, не смогла его взять, ее вождь, генерал Лавр Георгиевич Корнилов, был убит во время этого отчаянного, самоубийственного штурма. С гибелью вождя истекающая кровью Добровольческая Армия прекратила все попытки штурма, а армия, насчитывавшая в своих рядах после штурма только три тысячи бойцов против шести тысяч — два дня назад и обремененная, в общей сложности, тремя тысячами раненых, отступила от города. Раненые были оставлены в одной из пригородных станиц «под честное слово» видных большевистских комиссаров, ранее взятых в плен и вскоре отпущенных на свободу, но несколькими днями позже почти все они вместе с оставленными для ухода за ними докторами и медсестрами были зверски убиты, растерзаны, уничтожены. Чтобы не оставлять на поругание «товарищам» тело вождя, отступавшие белогвардейцы забрали его с собой и тайно, ночью, в присутствии ограниченного количества специально отобранных участников захоронили генерала в чистом поле, в нескольких километрах от немецкой колонии Гначбау, тщательно разровняв и замаскировав могилу. Думали, вернутся позднее и перезахоронят своего вождя по-человечески.
Но «товарищи», шедшие по пятам за остатками Добровольческой Армии в бессильных попытках добить ее, уничтожить, все же каким-то собачьим чутьем своим пронюхали, разузнали про тайную могилу. Они выкопали труп, раздели его донага, привезли в Екатерино-дар, долго возили его по улицам, глумясь и избивая мертвое тело, обливая его дегтем и перьями, мордуя, пока оно не превратилось в бесформенный кусок мяса, а потом бросили его на городской свалке. Но, не успокоившись на этом, вновь отыскали изуродованный труп, который уже местами обглодали собаки, сожгли его, а пеплом выстрелили из пушки...
Несколько неуместная аналогия. А может, и не совсем неуместная....
1918 и 1943 годы. И там, и там одна и та же Армия — Красная, одно и то же чувство — торжество победителей, выраженное одним и тем же образом. Только в 1918 году были отцы, а в 1943 году — уже их дети. Отцы глумились над трупом, дети — над еще живым человеком...
Хотя, если бы генерал Корнилов попался в лапы «товарищей» живым, вряд ли бы его участь была иной...
* * *
Внешний вид бойцов бригады поражал немцев своей, как они говорили, «дикостью». Альфред Розенберг так писал об инспекции бригады начальником отдела пропаганды 2-й танковой армии Феликсом Деккером: «У Деккера была возможность осмотреть все батальоны. Четыре батальона носят старую немецкую форму. Остальные батальоны выглядят как дикая банда...»
Кстати, противопартизанская операция «Цыганский барон», незадолго до этой инспекции проведенная в брянском лесу германским Вермахтом с привлечением крупных сил русских полков и батальонов, а также всей Русской Освободительной Народной Армии и закончившаяся разгромом больших сил «партизан» и очищением лесов и коммуникаций перед Курской битвой, по некоторым данным, получила свое название в честь командующего РОНА Бронислава Владиславовича Каминьского. Так его однажды язвительно назвал один генерал Вермахта, намекая на внешний вид солдат РОНА, один из полков которого он инспектировал во время подготовки к намечавшейся операции. Внешний вид выстроенного перед ним полка произвел на него ужасающее впечатление. Солдаты были сплошь одеты в какое-то рванье и обноски, обуты в дырявые сапоги (между прочим, подошвы к ним были привязаны телефонными проводами), а то и в самодельные, сплетенные ими самими лапти, некоторые были вообще босиком. Генералу, гладко выбритому, пахнущему одеколоном, в новеньком, чистом, выглаженном его денщиком генеральском кителе и брюках-галифе с широкими двойными красными лампасами, в начищенных тем же самым денщиком до зеркального блеска мягких хромовых сапогах, в черных тончайших лайковых перчатках, которые генерал, несмотря на жару, не снимал из брезгливости, — так вот, этому самому генералу полк показался похожим на цыганский табор. А командующий этой армии, в простом мундире без каких-либо других знаков отличия, кроме «щитка» на левом предплечье с символикой РОНА, несколько мешковатый и немного сутулый, безо всякой офицерской, не говоря уже о генеральской, немецкой, тевтонской выправке, как раз и был предводителем этого «цыганского табора» — «цыганским бароном». А так как его «табор», его армия должны были играть в предстоящей операции главную, ударную роль, то и всю операцию назвали несколько по-хамски: «Цыганский барон».