Вторая полка
Шрифт:
– Кладбище. Следующая остановка…
Бросилась к выходу. Наступила на остатки энтузиазма мрачных Функций. Толкнула веру джентльмена в его нужность этому миру. Обхватила дверь, рванула вправо. Поправила сумку и выбежала.
Никто не зашёл. Салон молча кушал холодный воздух. Не ел, именно кушал, ибо когда кормят, тогда кушаешь. Ветер гонял по полу раздавленное желание помогать. Водитель смотрел на дорогу воображая, что едет. Паренёк почесал бровь, ту, что больше нравится, поэтому там и татуировка, обнял рюкзак. Вроде бы, этот параграф он помнит, значит, можно переходить к следующему. Тело замерло, внимание рассеялось, наушники продолжили
Функции переглянулись, решение не дало о себе знать. Обернулись на джентльмена. Тот обстоятельно рисовал на полу теменем мёртвого зонта. Подождали. Нет, он как будто никогда и не был с ними заодно. Обычный старикашка с хроническим безразличием. Никакой не вожак, совсем не предводитель. Да и куда ему вести, если он сидит и ничего не видит дальше своих крашеных усов? Так достоверно изображал незнакомство с Функциями, что дверь самостоятельно покинула кому и закрылась.
Этот забор давно не напоминал бетонное ограждение. Больше кардиограмму. Столбы тонули, вваливались, где-то отсутствовали. А ведь когда-то на них возлагали такие надежды. Ах, какие надежды возлагать не стоит, даже после венков. Жизнь, если и даёт гарантии, то исключительно по методу грязных бизнесменов: с мелкими-мелкими приписками и в интересах чьих-угодно, кроме надеющегося.
– Наверное, мир сошёл с ума, – подумала маленькая-большая девочка, пробегая с пакетом пурпурного винограда мимо этого забора.
Маленькая, потому что надежды ещё огромные. Большая, так как организм не оставил ей шанса быть со всеми на равных.
Она думала, что задержится тут ненадолго. Уместно ли задерживаться там, куда тебя всё равно вернут? Торопливо шла меж оградок. Прогоняла мысли об удачных и менее приятных фото. После могилки деда Зиновия, как ей и обещали, в фон сочной листвы втемяшилось сухое здание.
Чахлый домик из какого-то некрасивого, уверял привратник Кизыл, дерева ранее самым первым приветствовал всяк сюда входящих погоревать табличкой Администрация. Однако ни в чём люди так не постоянны, как в смерти, поэтому кладбище вынудили откусить ещё земельки. Вход уехал, позабыв домишко. Конечно, специально не брал. Мезальянс, понимать надо. Куда этому соломенному бараку до кованых ворот с манерно погнутой решёткой? Куда угодно подальше. Вот он и остался скучнеть на месте. Замер в развитии и заодно в претензиях к жизни. Уподобился всем здесь лежащим.
Спереди, едва ли не у дверей, похоронили деда Зиновия. Так сказать, на пробу. Никто не возмущался. По крайней мере, в слух. Большинство на то и большинство, чтобы подавляюще молчать. Далее, не успел привратник Кизыл и глазом моргнуть, как на бывшей предкладбищенской аллейке, по ней ещё некогда мамаши с колясками гуляли, понатыкали могилки. Всё хозяйство, само собой, контузили бетонным забором. Он ещё до жути неловко смотрелся с манерно-кованными воротами. Все замечали. Не все осмысливали. Многие и вовсе позабыли, что прежде здесь была аллея. Не для мёртвых. Для живых. Тех, что рожают живых и укладывают их в коляски, дабы сильно после эти живые не похоронили их раньше времени. А теперь вдоль шоссе явственно виднеется впалый забор. Больше его некому прятать. Ибо зелёную зону, нежно разделяющую обитель машин от последнего пристанища, съело кладбище. За это в честь него назвали остановку. Так случается: ты побеждаешь, неважно как, кого, зачем, и в твою честь что-то да называют. Хорошо, если остановку. Могут и целое кладбище.
А ведь когда-то давно этот край трупов, на сегодняшний терпимый
Едва простой люд привык к тому, что теперь с ними рядышком Александровское кладбище, многие, честно сказать, даже радовались, мол, близко – это всегда хорошо, неважно, что именно близко, первостепенно, идти недалеко, как купец-открыватель взорвался вместе со своей машиной. Кто-то ещё добавлял «зачем-то» – зачем-то взорвался. Действительно, зачем? Наверняка в рай торопился, ибо всего наворованного грешная земля уже не выдерживала. А там да, ещё есть, куда складывать. Одного дальновидный бизнесмен не учёл: человеческая память на добро короче жизни домашней крысы. Его скоро забыли. Очень скоро. Ещё быстрее он вылетел из покрытой деменцией головы отца.
Вот так фанатеющий от алопеции лесок с крестами вместо грибов стал просто кладбищем. Никто не возражал. Никто не воспротивился. Благодарные клиенты молчали. Даже не большинством – все, почерепно. О приставке Александровское, обязанной восславлять перестроечного купца, помнили только привратник Кизыл и она. Та, что однажды бежала сюда с пакетом пурпурного винограда, дабы задержаться на чуть-чуть, так, ради нарождения трудовой книжки. И осталась. Она страшно боялась, что останется до конца.
– Зря плачешь, – напутствовал Кизыл, когда слёзы вырывались из овальных глаз, чтобы кататься по багровым щекам. – Места здесь хорошие. Тихие. Жениха тут, конечно, трудно найти…
– Трудно? – всхлипывала, подавляя смущение: она не привыкла на людях плакать, говорить, быть. – То есть, типа, возможно, но с препятствиями?
– Возможно, – привратник гонял сухие листья более сухой метлой. – Вон сколько горемык, – махал в сторону траурной вереницы, что захлебывалась воспоминаниями у гроба, – выбирай не хочу.
– Таких реально не хочу, – позабыв, что её вообще-то застали врасплох, она взаправду начала присматриваться к скорбящим.
– А что они не люди, что ли?! – дивился Кизыл. – Подумаешь, плачет. Может, он как муж хороший!
– Пойду у жены его узнаю, – фыркала, забегала на крыльцо, исчезала за той дверью, где важно блестит табличка Администрация.
– Вот шайтан! – восклицал привратник. – Женат! – провожал взглядом отрекомендованного ухажёра, взявшего под локоток хнычущую пассию.
О том, что брак не обязателен для таких нехитрых контактов, Кизыл не размышлял. Лично он бы себе не позволил хватать чужую женщину. Да и вообще ничего чужого не брал. Даже метлу эту купил сам. Будто подтверждая истину, крепче сжал черенок спрятанной в большую перчатку маленькой ладошкой. Вот поди ж ты, работящий человек, а рук своих стесняется. Ну точно застарелый коррупционер, что ужасно переживает из-за взяток. Парадокс, не иначе.
Подглядывала сквозь щёлку стойких жалюзи за тем, кого Кизыл нарёк горемыкой. И правда жених. В смысле, красивый. Не Кизыл, горемыка. Она давно его заметила. Да и как не заметить? Высокий, бледный, с чёрными, что его взор, блестящими волосами. На стройном стане тёмно-серый плащ, под мышкой алые до крови из глаз гвоздики. Принц какой-то. Простолюдины так себя не несут. Они себя тащат. С роддома на кладбище. А он парит, словно уверен, что земля хоть и пух, но старт.