Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
— А я инвалид: у меня одна рука здесь, а вторая в городе, — улыбнулся он, что тот кот, поймавший мышку.
— Никитичну-то в больницу свез?
— Я не скорая помощь. Бензин, запчасти и время у меня не казенные. И впредь, папаша, Наташку не подначивайте.
— А если человек помирать будет?
— Никитична нас с вами переживет.
Волосы у него, язви его, хорошие: светлые, яркие, цвета свежей щепы, и волнами клубятся, как пенопласт какой. Неужель за волосы Наташка к нему присохла? А что? Девки могут.
— Хочу
…Заболела в садоводстве старуха. Попросту говоря, скрючило. Пошли с просьбой к частнику, к «Москвичу». Мол, отвези в больницу. А он ни в какую. Рессоры не рессорят, стартеры не стартерят, и бензин выдохся. Пришлось старуху на мотоцикле трясти. Только на второй день, когда рессоры зарессорили, а стартеры застартерили и поехал этот частник за грибами, то выскочил из ельника сохатый и его «Москвич» своими рогами помял, как банку из-под килек. Ну?
— У нас в районе сохатых нет, — разумно возразил парень.
— Так то ж был не сохатый, а совесть.
— Это совпадение.
— Побольше бы таких совпадений, — задумался было я.
— Зачем вы пришли? — спросил Федька без окололичностей.
— Глянуть, каков у Наташки жених.
— Вам-то какое дело?
— Не петушись, поскольку ты еще не петух.
— В каком смысле?
— В смысле — ты еще цыпленок. Тебе надо разгрести еще не одну навозную кучу.
Зря я, язви его, то есть меня. Черт дернет за язык, что за шнурок, — он и вывалится. Миром-то начинать лучше.
— Папаша, пожалей свою плешь — не проели бы ее, — врезал мне словесно Фердинанд.
— Испугался?
— Чего я испугался? — опешил Федька.
— Моего вопросика…
— Какого вопросика?
— Ответь: чем ты берешь Наташку Долишную?
— Да какое у вас право соваться? — начал вроде бы свирепеть Федька, и очень хорошо, что он стоял за штакетником.
— Федя, — ласково сказал я, — у меня есть право соваться во все.
— Красная книжечка?
— Нет, Федя. Ведь ты есть, потому что я был.
— Да говорите вы яснее!
— Я, Федя, воевал и всю эту красу защитил.
— И теперь имеете право всюду лезть?
— Ага.
Его белого лица как не бывало. И то диво: живет у деревне, а беленький. Механик, весь день под крышей, у техники. От моего разговора оно, конечно, не загорело, но кровью налилось. Слава богу, что я в годах, а то бы он мне ввинтил шурупчик в темечко.
— Федя, ты пойми мою психологию. Не дай бог тебе увидеть, сколько нашего брата полегло. Изрешетило, разорвало, засыпало, утопло… Они не пожили. Поэтому я гляжу теперь на человека и думаю: живешь, за тебя отдали жизни, а ты стоишь того?
То ли смысл моих слов его зацепил, то ли в моем горле запершило, но Федя опять побелел до нормального своего состояния и ответствовал почти спокойно:
— Человек вы тут посторонний.
— Видать,
— Да за кого ей тут идти? У меня на свинзаводе зарплата хорошая, дом, машина… Я и рыбу ловлю, и метлы вяжу, и частников ремонтирую… Корову заведу, как только женюсь. Теперь, папаша, на таких, как я, жизнь держится. Мне чужого не надо — сам все произведу.
Что касаемо изречения «мне чужого не надо», то оно меня не задевает ни с какой стороны. Ему ведь чужого не надо не потому, что он честный, а потому, что своего давать не хочет. Мой дружок Паша, к примеру, чужое с удовольствием возьмет, только предложи, лишь бы не краденое. А почему? Потому что свое последнее отдаст.
— Ты, конечно, Федя, молодец, только вот Никитичне не помог…
— А я не собес.
Вот и свеженький примерчик профессору насчет доброты. А к самому Федьке у меня были вопросики разные. Например: коли на таких, как он, держится жизнь, то на хрена такая жизнь? Или: почему его прозвали испанской лошадью? Или: слыхал ли он что о первой сущности, которой у него навалом, и о второй сущности, которая у него и не ночевала?.. И был еще вопросик, главный. Но Федька меня опередил:
— Правда, что за аистиные гнезда платят?
— А зачем, думаешь, я в эту Варежку заполз? — понизил я голос, поскольку разговор пошел тайный и тихий.
— К приятелю, в гости.
— Станет нынешний человек без дела по гостям шастать?
Я помолчал с усмешкою: вот, мол, дурачок какой — к приятелю.
Федьку так затопило любопытство, что он аж своими пенными волосами пошевелил. Правда, и ветерок майский с озера тут дунул.
— Тогда зачем приехали?
— Из-за безмена.
— Какого безмена?
— Ну этот… американский.
— Бизнеса, что ли?
— Мне за каждое аистиное гнездо вручают десятку. Истинно говорю. — И я чуть было не перекрестился, язви его — не бога язви, а этого Федьку. — Вон и профессора научил гнезда вить.
— А кто платит? — заерзал парень, отчего забор крякнул от угла до угла.
— Общество по охране пернатых.
Теперь Федька не волосами шевелил, а ушами — тут уж ветер с озера ни при чем. И глазки его заиграли, как вода под солнышком. Видать, он новый безмен, то есть бизнес, обмозговывал.
— Федя, я дружелюбно ответил. Ответь и ты: Наташка тебя любит?
Поскучнел он, как дохлый подлещик.
— А то как же?
— Сдается мне, Федя, что есть промеж вас некая тайна, а? — пустил я пробный шар.
И шар-то этот вроде бы угодил аккурат в Федькину личность — отвернулся он. И пошел к своему «Москвичу», чтобы заползти под него от меня подалее.
В субботу озеро застелило дымком — по берегу закурились бани. И мы свою затопили. Паша держал огонь, а я таскал в котел воду.