Вторая сущность (Повести)

Родионов Станислав Васильевич

— Он ведь йог. Жердь толщиной с руку запросто о свою макушку переламывает.

Я почесал плешь — не потому, что зачесалось, а потому, что заныла.

— Так он что ж — рукоприкладством занимается?

— У него не заржавеет. В психичке ведь лежал.

— Да ну?

— Месяц связанным продержали в камере с мягкими стенами.

— А мне наплел, что перенес эту… лихорадку фик-фок…

— Вот после лихорадки его и прихватило.

— Выходит, и про отца не соврал? Якобы министр?

— Тут соврал — директор объединения. Папаша —

будь здоров: куда хочешь вхож и откуда хочешь выхож. Поэтому, Фадеич, советую с ним не связываться. Себе дороже.

Тогда многое проясняется. Коли все вышеперечисленное сложить в одном человеке, то подобная личность хоть кого заинтригует. И то: псих, йог и сынок директора. Так что вогнутый ноготь тут ни при чем. Хотя, язви меня в подмышку, видел я подобный ноготь еще у кого-то, да внимания на нем не заострил.

— Фадеич, а тебе он как показался?

— Между нами, Серега, заподозрил я его.

— В чем?

— И сам не знаю в чем, а душой чую.

— Чего чуешь-то?

— Какой-то подвох.

Серега, конечно, напрягся выжидательно. И к месту, поскольку любое подозрение обязано иметь свой фундамент. А я мог только ответствовать примерами из жизни, когда душа узнавала наперед разума.

— Смурен он шибко.

— Как?

— Смурной то есть.

— Что такое «смурной»?

— Молчащий плюс злющий.

— Ну, это труха, Фадеич.

— Не скажи. От смурных всего жди. Вот послушай байку из моей биографии…

…Сидим мы как-то четверо мужиков — трое нормальных, а четвертый смурной. Говорим, конечно, про работу. Первый мужик, водитель-дальнебойщик, поведал о рейсах, о случаях, о грузах — зарабатывает дай бог каждому. Второй мужик, токарь наивысшего разряда, поделился про заготовки, про распреда-заразу, про расценки — зарабатывает тоже сытно. Третий мужик, то есть я, рассказал про бригаду, родное автопредприятие, коснувшись попутно соотношения первой сущности со второй, — на заработки, между прочим, никогда не жаловался, поскольку с работой дружу. А смурной молчит. Мы глядим на него: мол, давай выкладывай. Он и сказанул: «А я работаю в крематории». Мы, конечно, умолкли. Однако ж я поинтересовался, как у него с заработками. «Маловато, работу на дом беру». Мы крякнули и разошлись. Ну?

— Какую работу? — задумался Серега.

— А хрен его знает, мужик-то смурной.

— Эй, работнички! — гаркнул Семен Семеныч Гузь.

Женские кожаные пальто привезли. В длинных гробоподобных коробках. Мы с Серегой перекидали на стеллажи за милые глазки. И от физического труда стало на душе полегче, а то Серега меня совсем запугал. Вячик-то уже кажется натуральной зверюгой. Когда мы сели это дело перекурить, я спросил:

— А как Семен Семеныч к нему?

— Заискивает.

— Это с чего ж?

— Видал, какие рядом склады? У Гузя верхнее образование. Он мечтает заделаться управляющим всем складским комплексом. А от Славкиного папаши многое зависит.

— Так, карьерист, — задумался я.

— Ты,

Фадеич, мужик неплохой, хотя и старик.

— Не любишь стариков?

— Я терпимо отношусь, а Славка давить их готов.

— Таких, как этот Славка, выпускать надо к людям в наморднике.

— Из-за стариков?

— А знаешь, кто не любит стариков? Хапуги.

— При чем здесь хапуги?

— При том. Хапуга, по-научному — мещанин, привык все хапать. И ему кажется, что он и молодость себе хапнул. Вроде дефицита. А старик вроде бы хапнуть не сумел. А коли так, то плюй на старика, как на прошлогоднюю моль.

— Ну и злой ты, Фадеич.

— Будешь злой, коли напарник дурной.

5

Злой ли я? Добрый ли? Несуразные вопросы, молодого парня достойные. Потому что зло-добро вроде перевертыша — это как глянуть. Они, между прочим, друг без друга не ходят, наподобие пары колес на одной оси.

Да хоть бы и злой. Еще надо разобраться, что это такое. К примеру, в газетах пишут: «На злобу дня». На злобу, а не на радость. И правильно делают, поскольку закавыка не в самой злости, а в том, против чего она бушует. Коли против негодного, так дай бог ей сил, злости-то. Между прочим, злость — чувство здоровое. Это не горе, от которого и помереть можно. А от злости только аппетит прибывает.

Теперь всюду о добре говорят, поскольку мода. Допустим, вопрос: «Что вы ставите выше всего в жизни?» Ответ: «Доброту». Да я и сам с профессором, на эту тему препирался. Однако пришлось мне в жизни встретить немало людей, которым наша всеобщая доброта вышла боком. Вернее, они ее приспособили умеючи. Посему и пили, и работали спустя рукава, и эгоистами жили, и судьбы детей корежили, и в равнодушии глохли… Идти к ним с добротой? Да не добра им надобно, прости господи, а зла. Им зло пойдет на пользу, зло! Чтобы тряхануло, перевернуло да заново на путь истинный поставило.

Вот и перевертыш — зло коснулось и добром обернулось.

Если у кого есть подозрение насчет моей личной злобности, то будьте здоровы. Поскольку всему народонаселению желаю счастья. Однако по земле еще ходят такие паршивые людишки, о коих скажу откровенно: хочется мне, чтобы они шли-шли да споткнулись.

Взять хотя бы склад. Чудеса в решете, а сверху тряпочка. Ведь мы с этим Вячиком даже не обозвались. Однако произошел переполох из-за пары блох.

Утром Семен Семеныч Гузь меня спрашивает внушительно:

— Что там у вас со Славиком?

— Коробка одна со шляпами упала…

— Ну и что?

— На мою лысину, — добавил я с уточнением.

— Почему ж он на тебя жалуется?

— Обидно ему, что я жив остался.

Семен Семеныч глядит на меня неодобрительно. Это я по трубочке вижу, которую он сложил пухлыми губами. Между прочим, когда он вникает в свои накладные, то губы тоже сворачивает. И можно судить, по душе ли ему товар.

— Николай Фадеич, что ты должен делать на склада?