Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
Еще я вспомнил коварный обман, что произошел в деревне Хворые Топи…
Ночью было. Обкраден сельмаг при живом стороже. Этот сторож брал с собой чай в термосе. Так ему в чаек подсыпали сонных таблеток. Он захрапел беспробудно. Ну и вытянули из магазина товары и дефициты. А следователь головастый кое-что усек… Сторож-то сам себе в чай таблеток набухал, чтобы, значит, при проверке остатков чая все было подлинно. И спал взаправду, но сперва вынес товар и взломал двери. Ну?
С другой стороны, я тоже впал в крайность. Почему непременно уголовщина?
А под утро и здравая думка меня не забыла. Ведь проще шурупа: наш Вячик оформился на склад по паспорту того, натурального. Про трудовую книжку сказал, что, мол, утеряна. Тем более на полставку. А сам небось вкалывает в таком месте, где совместительство запрещено. Ну и наплел на складе, что папа, йог и псих. Чтобы не приставали. Вот и вся забота у дяди Федота.
Но это дело второе, а первое в том, что не видать мне теперь покоя, как сердцу перебоя. Не жить мне, пока всего не разузнаю. Такова моя подлая вторая сущность…
Семен Семеныча я обещал держать в курсе. Поэтому на второй день утром я мигнул Гузю и кивнул на кипы верхнего конфекциона. Мол, за ними.
Семен Семеныч пошел за мной:
— Ты чего, Фадеич?
— Из разведки я.
— Из какой разведки?
— Из контр. Могу поделиться разведданными.
— Ну давай, — согласился Гузь, слегка ошалевши от таинственности, поскольку глазом подмигивать я продолжал.
— Вячеслав-то не йог.
— Разве?
— Вячеслав-то не псих.
— Значит, вылечился.
— У Вячеслава отец-то не директор.
— Откуда ты знаешь?
— Вячеслав-то не Вячеслав, — оставил я вопрос кладовщика втуне, поскольку шел к главному.
— Что ты болтаешь, Фадеич?
— Мое ботало давно отработало.
— А кто же Вячеслав?
— Хрен его знает.
И я рассказал про мою контрразведку. Тут пошло все в обратном порядке: кладовщик стал мне подмигивать и кивать на другую кипу, еще более высокую, но, правда, не верхнего конфекциона, а среднего. Вельветовые костюмы. За них мы и пошли.
— Кто он, кто? — зашептал Гузь требовательно.
— Может, просто по чужому паспорту оформился, а может, и чего похуже.
— А что похуже?
— Выслушай-ка байку на эту тему — мне ее мужик-собачник рассказал…
…Склад был вроде нашего. Только заместо всякого конфекциона хранилась модельная обувь. И вот грех — пропадает товар. Почти каждую ночь от пяти до десяти пар. Двери целы, замки с контрольками целы, окна зарешеченные целы… А обувь сбегла. Приставили еще и сторожа — ноль внимания. То есть туфли и ботинки уходят. Кладовщик чуть не облысел от недоумения. Уголовную канитель завели. И один оперработник эту закавыку разжевал… У грузчика была собачонка махонькая и длинная, по имени Такса. Она с ним и рабочий день проводила. Ее-то он и обучил таскать обувь по штучке через вытяжную трубу. Ну?
— У Вячеслава нет собаки…
— Это и подозрительно.
— Почему?
— Видать, замышляется налет шайки, а он наводчик.
— Фадеич,
Вижу, испугался Гузь. Ему такой ушатик холодной воды пользителен, поскольку о себе высокого мнения. Я-то чувствую, что глядит он иногда на меня, как на моль, залетевшую на склад. Правда, теперь у нас дело обоюдное — тайну разгадать.
— Этот орешек мною будет вскорости раскушен, — пообещал я опять.
— Фадеич, пока никому ни слова. Если он работает по чужому паспорту, то грех небольшой. Не будем поднимать шум и себя позорить. А если что-нибудь другое… Попробую все разузнать и принять меры.
— Я — молчок, как подземный червячок.
Вздохнул Семен Семеныч, но в глазах тоска и натуральная тревога. Даже губы в трубочку забыл свернуть. И то: теперь ему не до злости. Грех, конечно, так думать, но мне стал он как-то приятнее. Потому что душа у него растревожилась. Видать, дело не в толстой фигуре; видать, приятность человека зависит от души — от того, спит она себе или трепыхается…
— Фадеич, а ты мне казался мужичком из-под пенька.
— Ошибся ты, Семеныч, — я из-под коряги.
— Я долго пытался вспомнить, где тебя видел…
— Ну и вспомнил?
— Да, в мультфильмах.
Как говорится, не было у бабы забот, так она пошла и купила поросенка. Работаю, а мыслишки бегут в голове вереницей, как осенние тучки. Одна другой смурнее.
Допустим, Вячик оформился заместо Коршунка, чтобы деньжат подработать… Откуда же Серега знает про его папу с такой уверенностью? Неужели Гузь будет подхалимничать, не проверив про должность этого самого папаши? А откуда Сереге известно, что Вяча лежал в психической лечебнице, — такими радостями не хвастают? Допустим, все это мелочи… Ну а ноготь? Привел же он меня к лжеличности.
И чем гуще лезли думки в голову, тем явственнее вставала передо мной задача — узнать подлинность лица Вячика. Фамилию, имя, отчество. Ну и вторую его сущность выковырнуть из первой.
Однажды Мария верно сказанула: люди как люди, а я вроде черта на блюде. Люди — спокойно посередке, а я — как черт на сковородке. Признаться, иногда меня собственный характер давит. Тяжело мне с ним, будто горб двухпудовый таскаю. И ведь горб-то добровольный — возьми да сбрось. Говоря проще, плюнь и разотри. Ибо замечено, что в конце концов все устраивается само собой. Только вот закавыка…
Раз плюнул, два плюнул, три плюнул… Чувствуешь, что жирок в тебе ядреный зажелтел. Щетинка вроде бы с копытцами ощущается. А там, глядишь, и хрюкать охота. Я к тому, понятно к чему, — коли плевать на тревоги, то зарождается в человеке рак. Не печенки-селезенки, а рак второй сущности. И если при натуральном раке растут клетки — проще говоря, дикое мясо, — то в этом случае вторая сущность как бы перерождается в первую. Прости господи, человек становится куском мяса. Ест, пьет, на работу ходит и телевизор глядит. Полюбила Васю я — оказался он свинья.