Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
— А я уже начал кое-какую проверочку…
Ну и слава богу. Меня же влекла лесная поездка, перед которой омрачаться не хотелось. И после обеда, когда заступил этот змий Вячик, я старался в его сторону не глядеть. Да и работа нас вместе не сводила.
Как только Семен Семеныч вознамерился опечатать склад, я взвалил свой горбовик, попрощался и отбыл. В проходной стояла уже не Шура, а другая, молоденькая.
— Покажите рюкзак, — велела она.
— Да я Шуре предъявлял…
— То туда, а то обратно, — сказала она категорически.
Ее правда. Да мне
Я отошел в сторонку, скинул мешок, расшнуровал и кликнул девицу. Она подошла нетерпеливо, поскольку люд валил с работы так, что турникет жужжал.
— Что в нем?
— Спальный мешок личный, на рыбалку еду…
А сам-то гляжу не в рюкзак, а на вахтершу. И вижу, как ее глаза под форменным беретом начали круглеть, чернеть и блестеть, как мазутом наливаться.
— Спальный мешок, говорите?
Я опустил взгляд на ее руки. Они, эти руки, тянули из моего рюкзака странную вещь, которую я хорошо знал, а узнать никак не мог, поскольку не должно ее тут быть. Руки-то эти вытащили мужское кожаное пальто на цигейке — стоимость вроде бы девятьсот рублей…
— И никакого спального мешка, — сказала вахтерша с ехидцей, уже берясь за телефон.
Турникет был ею заклинен. Скопившийся народ поглядывал на меня с завидным любопытством. А я стоял, хлопал глазами и вроде бы ждал продолжения фокуса, который видел в цирке, — сейчас, значит, вахтерша подойдет к кому-нибудь из публики, вытянет у него мой спальный мешок, отдаст мне, ей похлопают, а я поеду в лес… Но вахтерша звонила по телефону.
Потом все забегали, как на хорошем вокзале. Ой, туманы мои, растуманы, стою трезвый я или пьяный?
Пришел начальник охраны и молча сел писать акт о задержании. Потом из кадров пришли разглядывать меня и шептаться с вахтерами. Кто-то еще подходил, куда-то звонили, кого-то вызывали…
И прибежал Семен Семеныч Гузь — сделал губами трубочку, но эта трубочка дрожала от обиды.
— Такого, Николай Фадеич, я от вас не ожидал.
Меня ни о чем не спрашивали, будто все ясно. Да и что мог я сказать? Баечку?
А потом подъехала легковушка, из которой вышел крупный молодой человек. Все как бы расступились, давая ему подход ко мне. Он и подошел:
— Старший оперуполномоченный Петельников, — спокойно представился мужчина.
— Разнорабочий Николай Фадеич, — стал и я в себя приходить.
— Поедемте, гражданин разнорабочий…
— Куда?
— Не в ресторан же…
— Я на рыбалку намерился…
— Давайте сперва разберемся с этим уловом.
Дорогой я думал о том, кто подложил мне пальтишко. И вот закавыка — не знал его. Указующим перстом хотелось ткнуть в Вячика, поскольку куда как просто. Однако Вячик не дурак — только что мне угрожал, а потом кражу подстроил? Так ведь я сразу на него и покажу. Это-то он должен предвидеть? Остаются двое. Семен Семенычу подобные фокусы ни к чему, а Серега парень
Тот-то, кто подложил, надеется, что меня посадят. А он, ветошь мазутная, будет якобы жить и наслаждаться. Дурак, видать. Неужели он мечтает о последующей спокойной жизни? Нет, парень, шалишь. Каждая несправедливость ляпает свою клейкую печать на душу. Да не на ту, которой зло сотворено, а на злодейскую. Эту печать вроде бы не видно, поскольку она глубоко внутри… Не сотрешь ее, не соскребешь. И что потоми будет у такого злодея в жизни хорошего или прекрасного — все ложь. А коли так, то, считай, ничего прекрасного и не будет. Душа — что колодец, подлость — что кирзовый сапог дырявый, в тот колодец уроненный. Воду пить можно, но подобающего вкуса не жди.
Кстати, давненько был случай со мной…
Только это я на автопредприятие пришел. И был там автослесарь вроде меня — ничего в нем вразумительного. А приезжает вдруг на своей машине, на новенькой, с иголочки, и на спидометре одни нули. Купил, сивый хвост. Конечно, в мыслях я обозвал его не хвостом и не сивым, а чем похуже. И зависть во мне такая зловонная разлилась, что самому противно. Молод был, первой сущностью жизнь мерял. И вот после таких темных мыслей просыпаюсь утром, а у меня на лбу шишка, именуемая чирьем. Красная и здоровая, вроде вылезающего из земли мухомора. Ну? Между прочим, слесарь десять лет на северной шахте отбойным молотком отстучал. Ну?
Все эти мысли в голову лезут, поскольку я спокоен. Поскольку совесть чиста. Хотя фактически я вор натуральный, взятый с поличным…
Приехали мы, самосвалу понятно, в милицию. В уголовную часть. Впервой я тут. Мужик квасом поперхнулся, в вытрезвителе очнулся.
Кабинетик маленький, приличный, но сильно прокуренный. Оно и понятно — всяк сюда приглашенный волнуется, посему и закуривает.
Оперуполномоченный сотрудник разложил бумаги, записал в них мои памятные даты — когда родился да когда женился, — отложил перо и предложил по-свойски:
— Ну, Николай Фадеевич, теперь рассказывайте…
— О чем?
— Как вынесли пальто…
— Да ведь просто. Взвалил рюкзак на закорки, а в проходной меня арестовали.
— Значит, признаете, что пытались вынести пальто?
— Еще б не признать, коли за шкирятник хватили.
— Как же так, Николай Фадеевич? Положительный человек, не судимый, в возрасте…
— От сумы да от тюрьмы не отказывайся.
— Глупая, между прочим, поговорка, — не согласился он и стал писать.
Парень ладный. Плечистый, костюмчик на нем сидит форсисто, лоб двухмерный, и глядит прямо, уверенно и с пониманием.
— Подпишите, Николай Фадеевич…
Я бумагу оглядел. Она имела свое имя — «Объяснение». А дальше шло то, что якобы мною было сотруднику сказано.
— Филькина грамота, — сказал я, возвращая бумагу.
— В каком смысле?
— Ничего подобного я не говорил.
— Вы же только что признались в краже!
— Ни грамма. Воровать упаси боже. Я в колхозе работал на подмоге, так морковины не съел.