Вторая сущность (Повести)
Шрифт:
— Большой?
— Большой.
— Над кем?
— Над собой.
— Какой же это начальник?
— Крупнее начальников не бывает.
— А где работаешь?
— Этого говорить нельзя.
И то: я ж не знаю, как там дальше все обернулось. Вячика-то могли и поймать, хотя вряд ли. Гузя могли упустить, хотя вряд ли. А могло все быть и совсем не так, хотя вряд ли. Тогда б меня по темечку не долбанули. Но с другой стороны, на месте злодейства вдруг оказался рыжий ас с конфетной фамилией Леденцов. Как? Видать, следил. За мной, как за своровавшим
— Эх-ма, — вздохнул сосед. — Работаешь, колотишься… И ведь уверен, что делаешь самое главное. Производство, допустим, или дети. А самое главное, оказывается, сидит внутри нас и называется здоровьем.
— Ты какой тяжести больной?
— Я лежачий.
— Вижу, что не стоячий. А какова тяжесть?
— Кроме головы еще и сердечник.
— Смерти боишься? — прямо спросил я.
— Боюсь, — прямо и отвечено.
Жить со страхом хуже некуда. Подбодрить бы мужика в силу возможности. Да ведь я и сам о смерти подумываю. Но бояться смерти и думать о смерти — большая разница.
— Могу сказать доподлинно, помрешь ты вскорости или нет, — сказал я соседу с мужской откровенностью.
Глаза у него и вовсе сделались стеклянной чистоты. А спросить меня боится — вдруг бухну что-нибудь в самую душу.
— Зов тебе был? — закинул я хитрый вопрос.
— Какой зов?
— Туда зовущий.
— Куда? — пошевелил сосед губами неслышимо.
— К богу в шатер, к черту в котел, — озлился я.
— А как зовут?
— Кого как. То сон приснится с намеком, то примета какая выпадет, а одному мужику влетела в окно черная курица.
— В городе?
— В центре, на десятом этаже, при включенном телевизоре.
— Нет, зова не было, — решил сосед, поскольку курица к нему определенно не влетала.
— Тогда и смерти не будет. Она без зова не имеет права.
Мои слова на него подействовали в лучшую сторону. Он задумался, да и в глазах добавилось синевы. Но, видать, мысли его теперь переключились на курицу.
— И куда она делась?
— Села на телевизор, который показывал, между прочим, «Очевидное — невероятное», да как закукарекает по-петушиному. Мужик ей: «Кыш-кыш!» Она в окно выпрыгнула, обернулась воробьем и улетела.
Веду беседу, а в голове морские прибои шумят. Поташнивает, будто переел чего. Заоконный свет глаза слепит. Но хуже всего от мысли гнетущей… Мария. Ночь меня не было — она же изведется. Или ее милиция оповестила? Неужель правду сказали? Соврали бы чего… К примеру, послан на особое задание, поскольку, мол, ваш супруг есть агент под номером таким-то дробь таким-то.
— А тебя где угораздило? — спросил сосед.
— Долгая история, не подлежащая огласке.
— Ну а все-таки?
Мужику интересно, а я думаю, как бы мне вызвать сестричку и осведомиться о Марии: сообщено ли ей, нет ли, как бы дать весточку? Да ведь и сосед имеет право знать — в больнице что в госпитале.
— Всего, конечно, не скажу, но
— Твой, что ли?
— Зачем мой… Тоже мужеского пола, но обчищен до нитки.
Гляжу, третий больной поворачивается ко мне личностью. Если у нас повязаны лишь головы, то у него один нос с глазами торчит. А послушать, видать, тоже охота.
— Дальше-то? — торопит меня сосед.
— Ну, вызвали милицию. Повели следствие. Оказалось, этот труп на лестнице порешили, раздели, а чтобы милиция нашла его попозже, открыли воровскими отмычками чужую квартиру да под кровать и засунули.
— Вот так бандитизм. — Стропаль позабыл и про свои смертельные страхи.
— Но следствие уперлось, поскольку таких случаев уже с десяток. Что такое? А орудует в городе крупная шайка рецидивистов под названием «Черные джинсы». И поймать их нет никакой возможности, поскольку вооружены, меняют свое обличье и логово, а отпечатков пальцев нигде не ставят. Вот такое дело.
— А ты при чем?
— Слушай далее…
Но слушать далее соседу не довелось, поскольку вошла сестричка. Она сказала кому-то за плечо, походя:
— Только недолго.
И тогда я увидел свою жену Марию и своего младшего сына Геннадия.
Пока они шли к койке, в моей шумливой голове взвился добрый десяток мыслей как бы одной стаей, разом. Может, и не мыслей, а чистых переживаний. А вернее, и того и другого вперемежку, поскольку ум с душой частенько в одной упряжке скачут. Думаю, вот предложь…
Думаю, вот предложь мне денег, допустим, рюкзак, ими набитый, — не возьму. Или предложь мне работу руководящую, с секретаршей для чая и, к примеру, с пятью замами, — не соглашусь. Дом каменный предложь за городом, с теплицами и разными светлицами… Автомобиль предложь зеркальный, да с таким ходом, что не едешь, а на облачке плывешь… Красавицу душистую ко мне подошли… Да хоть королем предложь, у которого и дворец, и королева, и питание дефицитное…
Откажусь, ей-богу. А заместо всего этого попрошу я себе счастья. Какого? Да вот этого самого, какое есть. Чтобы всегда в момент беды приходила бы ко мне Мария с сыновьями.
Однако Мария повела себя так, что я испугался, — она миновала все беленькие стулья, подбежала к моей кровати и пала на колени у моего изножья, на пол:
— Боже, что с тобой случилося, почему напасти сыплются?..
И рыдает-заливается, уткнувшись в одеяло:
— Жизнь мы прожили немалую, а на старости беда пришла…
— Мария, белье казенное слезами замочишь.
— На кого оставишь нас-то, бедных сиротинушек…
— Мария, да я жив-здоров!
— Ты уйдешь в сторонку дальнюю, так и мне не жить, горюшице…