Вторая весна

Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

— Ладно, встретимся! У тебя костюм приметный!

— Николай Владимирович, я вас второй раз зову! Идите скорее! — нетерпеливо крикнула Шура.

— Сию минуточку, Александра Карповна, — обернулся в ее сторону Неуспокоев и приказал — Мефодин, ведите ребят. Я следом за вами.

— Они и без меня дорогу знают. А ну, без последнего! — крикнул Василий и побежал к трясине.

Со смехом, озорными криками ребята бросились за ним.

— Сычев, вернитесь! Вам нельзя! Сычев! — закричала отчаянно Шура, но ребята пропали уже в темноте и темнота не ответила ей.

Неуспокоев и Борис подошли к Квашниной.

— Слушаю вас, Александра Карповна. Только, умоляю, поскорее, — оглянулся нетерпеливо

прораб на топь.

— Верните людей — резко сказала и шагнула к нему Шура. В свете окон автобуса стало видно ее лицо, решительное и гневное.

— Что? — удивился Неуспокоев, но тотчас улыбнулся снисходительно. — Только за этим вы меня и позвали?

— Дура я, что не вмешалась раньше! Боялась — пострадает ваш великолепный авторитет. Немедленно верните людей! — приподнималась Шура при каждом слове на цыпочки.

Чупров чувствовал, что она сейчас как туго натянутая струна.

— Требую, как врач! Вы послали в болото мокрых людей, послали во второй раз. У Сычева карбункул…

— Вижу, что я неправ. Ошибся, — виновато ответил Неуспокоев. — Но мы должны сегодня же пробиться на Жангабыл. Для нас сейчас время дороже всего!

— А люди для нас дешевле всего?! — крикнула Шура.

— Люди? — рассеянно переспросил Неуспокоев и начал смеяться беззвучно. Лишь прыгающие брови выдавали его смех. — Составляющие человека белки, жиры, углеводы, соли, железо и тэдэ, и тэпэ, если все это купить в бакалейной лавочке, стоило бы ровным счетом сорок копеек. Четыре гривенника!

— Ручаетесь за точность вашей справки? — Басок Бориса стал колючим.

— Ручаюсь! — усмехнулся прораб коротко и резко. — Да бросьте вы, Борис Иванович, серьезничать на каждом шагу. В любых жизненных случаях сохраняйте чуть-чуть ироническую интонацию. Так веселее жить. Извините, Александра Карповна, дело ждет, — поклонился он Квашниной и отошел.

— Николай Владимирович! — закричала испуганно Шура.

— Шура… милая… не могу! — остановился прораб. — Не умею отменять свой приказ. Убейте, не могу!

Он повернулся и побежал.

— Николай Владимирович! — В голосе девушки были слезы.

Но топот убегавшего Неуспокоева смолк.

— Ах, так! — Она усмехнулась враждебно и зло. — Где сейчас директор, Борис Иванович?

— Право, не знаю. Он уехал искать броды, но, может быть, и вернулся. А зачем вам директор?

Девушка не ответила и пошла в сторону дороги, где стояла колонна.

— Я вас провожу. Можно? — двинулся было за нею Борис.

— Не надо! — раздраженно ответил голос невидимой Шуры. — Не нужны мне ничьи проводы!

Борис прислушивался к ее быстрым, нервным шагам, пока шум их не смолк. Потом вздохнул и зашагал торопливо к топи, к тому месту, где вытаскивали грушинскую машину.

Глава 12

Наперекор всему — весна!

Грушинскую машину «вываживали». Если читать об этом в сухой, теплой комнате, то, как бы ярко ни было описание, вы, читатель, все же не поймете, не почувствуете полностью, какая это дьяволова работенка! Для этого надо вам самому принять в ней участие. И если посмотреть при этом на вас со стороны, то это похоже будет на купанье человека, не умеющего плавать: то присядет, то встанет, а то и лечь попытается. Но купаться вам придется не в прохладной летней водичке, а в весенней жидкой ледяной грязи. И вот, когда бревна, шпалы, чурбаки, скользкие от грязи, как мокрое мыло, начнут вырываться из ваших негнущихся от холода пальцев и бить по рукам, когда спину и плечи ваши как кипятком обварит горячий пот, а хлюпающая в сапогах ледяная жижа сведет ноги судорогой, когда покажется, что кто-то стягивает с вас ватные штаны, от воды и грязи ставшие пудовыми, — тогда, пожалуй, вы поймете,

что такое «вываживание» застрявшей в грязи автомашины. Впрочем, нет! Еще не поймете, так как самое страшное впереди. Вот вывешенная на вагах машина заколыхалась в воздухе, и теперь лезьте одеревеневшими руками по локоть, а может быть и по плечо, под колесо, в залитую студеной жижей яму и закладывайте ее, проклятую, пластами дерна, камнями, хворостом, досками, чурбаками. И все время будьте начеку. Машина может сорваться с ваги и придавить ваши руки. А происходит все это чаще всего не днем, под солнцем, а ненастной, продутой всеми ветрами ночью, когда, кажется, весь мир состоит из черной степи, такого же черного неба и одичалого, тоже как будто бы черного ветра. А переставший было дождь исподтишка подкрался и снова заморосил, вымачивая на вас последнюю сухую нитку.

В зыбком, тревожном свете фар Борису хорошо видны были люди, их измученные, перемазанные грязью, посиневшие от холода лица. Вот кто-то сидевший на корточках резко поднялся, ударившись головой о крыло машины, и по черному берету, упавшему в грязь, Борис узнал Неуспокоева, а вот в полосу света попало озорное лицо Васи Мефодина. Он смеялся, и зубы его блестели на перемазанном лице. И снова, откуда-то очень издалека, прилетел крик: «Смотри, Мефодин!» Шофер молча погрозил берегу кулаком.

Борис вдруг заторопился. Положил на высокую кочку портфель, «ФЭД», подумал и снял для чего-то галстук, сунув его в карман пальто. Потом засучил до колен брюки и кальсоны и решительно шагнул в топь. Галоши и ботинки тотчас налились холодной жижей. Колючий холод стрельнул через все тело в мозг. Начал колотить озноб. «Так ничего не получится, — невесело подумал он. — Через пяток минут ноги сведет судорога и я шлепнусь в грязь. Нужны сапоги». Он вылез из грязи, спустил засученные кальсоны и брюки и поспешно зашагал от берега.

Чтобы найти в темноте машину с крупной надписью на бортах «Хозчасть», пришлось идти по дороге. На ноги налипла пудовая грязь. То и дело останавливаясь, Борис прямо ребром ладони снимал с подметок тяжелые лепехи. Но через пару шагов на ногах снова повисали чугунные гири, вызывая злобу и бессильное отчаяние. Он так устал, что потух в его душе недавний порыв, он десятки раз готов был плюнуть на все, сесть на подножку какой-нибудь машины и сидеть полчаса, час, чтобы перестало колотиться сердце, освободилось дыхание и прошла ломающая кости боль в ступнях и под коленями. И он остановился, но не от усталости, а от внезапной мысли: «Сколько же таких километров придется отшагать на целине ее работникам?» И тогда опять побрел, задыхаясь и обливаясь потом.

На подножке машины с надписью «Хозчасть» сидел человек, завернутый в новенький, оранжевый и огромный, по самую землю, тулуп. Борис подошел и постучал в тулуп, как в дверь:

— Можно?

— Кого надо? — донеслось из недр тулупа.

— Завхоза.

— Не знаю, где завхоз. — Из тулупа вылезла голова и кивнула в сторону переправы: — Как там?

— Плохо, — коротко ответил Борис. И, краснея от невинной, по сути дела, лжи, сказал: —Директор приказал выдать мне резиновые сапоги. Дело спешное. Без завхоза нельзя?

Человек плотнее закутался в тулуп и сладко, с подвыванием, зевнул.

— А вам завхоз и не нужен. Наперед найдите бухгалтера, и пусть выпишет он вам первичный документ. Не понимаете? Пусть выпишет ордер на выдачу вам одной пары резиновых сапог, — неторопливо объяснял человек в тулупе. — Тот ордер пускай подпишет завхоз, потом директор, а потом приходите как раз сюда, я вам сразу выдам сапоги.

— К утру эту процедуру закончим? — с зловещим спокойствием спросил Борис.

— Может, и к утру. И это не процедура, а оформление первичных документов. Порядочек должен быть.