Вторая весна

Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

Он замолчал, так низко опустив голову, будто падал со стула. Борису захотелось подойти к нему и крепко, по-дружески шлепнуть по плечу.

— Не знаю, для чего вы рассказали мне все это, — поднялся он с подоконника, — но я попробую попросить товарища Садыкова вернуть вам машину. Но особенно на меня не надейтесь. Не велика персона, может и отказать.

— Не откажет! Убей бог, не откажет! Пресса! — значительно поднял палец шофер.

— А вы меня не подведете? — серьезно посмотрел на него Борис.

Мефодин положил ладонь на горло и что-то трудно

проглотил, глядя на журналиста таким глубоким, до конца обнаженным взглядом, что Борис устыдился своих сомнений и не стал ждать ответа.

Глава 16

Две задачи решены неправильно

Борис знал много недостатков за собой. С горечью, например, он не раз убеждался, что поступает в жизни не так, как должен был поступить. Или недосаливал, или пересаливал, — чаще последнее. Опыта не хватало и выдержки тоже. Прав ли он и сейчас, собираясь просить Садыкова за Мефодина, вчерашнего мошенника и пьяницу? Место ли вообще Мефодину на целине? Но почему-то хочется Борису верить, что Мефодин требовательно, до конца разобрался в собственной душе, что-то решительно откинул, что-то утвердил, и теперь у него одна дорога — на чистую землю, на целину! И не надо бы сейчас отнимать у него машину. Послушали бы, как он говорит о ней, задушевно и чуть стыдливо — как иной парень говорит о любви…

…Из столовой гости еще не разошлись. Садыков пил чай, заводя глаза от морившей его дремоты. Борис сел рядом и сказал тихо:

— У меня к вам просьба, Курман Газизович.

Борису хотелось поговорить с завгаром келейно, не привлекая внимание остальных, но Садыков по обыкновению крикнул:

— Давай, говори! Материал какой-нибудь нужен?

Теперь разводить конспирацию не было смысла, и Борис громко сказал:

— Нет, не материал. У меня просьба к вам. Не найдете ли вы возможным вернуть Мефодину машину?

Садыков отодвинул пустой стакан и зевнул, показывая крупные желтые зубы.

— Такое дело не пойдет. Разговору такого не может быть. Я его машину Полупанову уже передал.

— Вы сняли Мефодина? — вмешался недовольно Корчаков. — Не мешало бы и со мной согласовать. Я все-таки директор.

— Слушай, он твой оперативный приказ нарушил, твой сухой закон нарушил! — закричал Садыков. — Он весь коллектив замарал!

— Когда же перестанем мы пустые, высокопарные фразы выкрикивать? — поморщился директор. — Хороший коллектив один пьянчужка не замарает!

— Замарает! Одна паршивый овца все стадо портит!

— Верно! Но коллектив — не стадо.

— Над грешной душой шофера Мефодина идет спор темных и светлых сил, — раздался за спиной Чупрова бархатный баритончик Неуспокоева. — Совсем как в античных трагедиях! Присоединяюсь к темным силам. Мне непонятна ваша горячность, Борис Иванович. Вы же сами сигнализировали о пьянке шоферов, а товарищ Садыков сделал оргвывод. Так сказать, «по следам ваших выступлений». В чем же дело?

— А теперь я узнал другое! — не обернувшись к Неуспокоеву, глядя только на Егора Парменовича, горячо

сказал Чупров. — Он от радости выпил, что едет на целину! Вы не представляете, как много значит для него целина!

Прораб скептически гмыкнул, а Садыков зевнул, вытирая пальцами выступившие слезы, и сквозь зевок сказал:

— Аэта у нео неоошая.

Это значило: анкета у него нехорошая. Борис вздохнул, переламывая вспыхнувшую злость, и встретился с глазами Егора Парменовича, ласковыми и одобряющими. Так старость смотрит на хорошее и молодое. Успокоенный Борис обрадованно улыбнулся.

— А вы видели, как он работал на переправе? — Грушин переставил стул и сел лицом к прорабу и Садыкову. — Завязла не его машина, завязла моя! А он барахтался в трясине, пока не почернел!

— Видел. А что в этом особенного? — пожал плечами прораб. — Мы все так на переправе работали. А Мефодин плохой пример молодежи. За ворота таких!

— Вот верно сказал! — крикнул Садыков. — Мефодина в оглобли не введешь. Верно говорю.

— Полегче бы, Курман Газизыч, — тихо сказал Корчаков. — Это же люди, а не ходячий идеал.

— Такими кусками, как Мефодин, не бросаются! — горячо подхватил Грушин.

— Отменить? — встал возбужденно Садыков. — Давай, приказывай, директор!

Егор Парменович покосился на его измученное лицо, на неспавшие глаза и пожалел завгара. У человека и без того неприятности, и впереди, пока не кончен поход, их будет, видимо, не мало, и отвечает за все он.

— Ладно, пусть будет по-вашему, — согласился Егор Парменович и заботливо добавил: — Вам поспать надо. Вторую ночь спать не придется. До рассвета — пустяк, а вам в разведку.

— Разведка дело знакомое, — довольно ответил Садыков и сел.

Борис растерянно посмотрел на директора. Пригнув голову к плечу, сощурив умный глаз под седой бровью, Егор Парменович смотрел на Бориса и сочувственно и насмешливо.

— Мозжит, — потер он, морщась, колено. — Даже не разберешь, где болит, а от этого не легче.

— Это к дождю, — сказала Шура.

— Нет, видно, к старости, Александра Карповна, — горько улыбнулся директор и встал. — Пойду ногу растирать. Варвара небось нагрела уже вашу мазь, Александра Карповна.

Он пошел прихрамывая к дверям. За ним поднялся, зевая, и Садыков. Они вышли.

— Вот и все! — сказал для чего-то Борис сломавшимся от обиды голосом. Он взял чайную ложку и начал внимательно ее разглядывать.

Грушин строго посмотрел на него:

— А вы учитесь дело до конца доводить.

Борис встал и молча вышел из комнаты.

…При его входе Мефодин вскочил со стула так стремительно, что заметалось пламя свечи. Напряженные, ожидающие глаза шофера смутили и напугали Бориса.

— Садыков не согласен, — коротко сказал он, глядя на доску с плохо стертой арифметической задачей.

— Та-ак, — протянул Мефодин, растерянно погладив переносицу. Глаза его мигнули несчастно. — А насчет совхоза? Как?

— Тут прораб вмешался. Требует — за ворота! Но я буду говорить с директором.