Вторая жена
Шрифт:
Мои глаза наполнились слезами. Мне обязательно надо будет скосить лужайку, но я не знаю, как за это взяться. Тем не менее, покос газона не может быть очень сложным делом.
Глава 13
Роуз позвонила, когда я планировала порядок похорон. Она спросила, как я себя чувствую, удается ли мне поспать, а затем приступила прямо к делу.
— Минти, я хотела бы сказать речь на похоронах.
— Разве не жена должна говорить?
— Я не жена, я помню… Будем считать, что я друг жены.
— Я думала, что люди не придают большого значения речам.
— Это мой последний подарок ему. Этого хотели бы дети.
— Ваши дети.
— Дети Натана, — ее голос звучал издалека.
— Где ты?
— В Румынии. Поездка была запланирована за несколько месяцев. Я не могла ее отменить, но сократила до минимума. Ты согласна? Только пять минут, дольше я не продержусь. Я себе сейчас не доверяю.
— Доверие, — мой голос звучал слабым эхом.
— Никто другой не сможет рассказать, каким был Натан на самом деле.
Каким на самом деле был Натан, у которого в столе лежали разноцветные папки? Который говорил: «Мы должны быть осторожны с деньгами»? Человек, который мечтал надеть старые изношенные джинсы и резиновые сапоги и пройтись по тропе в скалах над Прияком?
Или человеком, который, приподнявшись на локте, безуспешно искал слов, чтобы объяснить, как он счастлив.
— Роуз, я приняла решение. Натан будет похоронен в Алтрингхэме. Я думаю, пусть лучше он будет там, где его знают. Где он будет не один.
— О, Минти, — голос Роуз был почти не слышен. — Спасибо.
Уже через полчаса Поппи говорила со мной по телефону. Ни она ни я не были враждебны или холодны.
— О гимнах, Минти. Папиным любимым был «Бессмертный, Невидимый». Мы должны начать с него. Он очень любил гимны.
— Разве?
— Ты, пожалуй, не могла этого знать. Вы обошлись без гимнов на своей свадьбе. И еще: «Любовь Божественная, все любови превосходящая» — для окончания службы.
Я нащупала в тусклой памяти воспоминания о свадьбах, где я присутствовала с Натаном, когда исполнялись эти гимны.
— Я не думаю, что он любил хоть один из них. Он считал их скучными.
Но Поппи назначила себя хранительницей памяти отца, и в этом вопросе ей не должно было быть отказано. Ее голос дрожал от гнева:
— Я думаю, именно нам лучше знать, что именно папе нравилось или не нравилось.
Во время первого стиха «Бессмертный, Невидимый» Сэм склонил голову и заплакал. Джилли незаметно просунула руку под локоть и прижалась к нему. Он отодвинулся от нее и высморкался. Джилли отпустила руку и смотрела прямо перед собой. Сидя по обе стороны от меня, Феликс и Лукас беспокойно оглядывались через проход, видя горе старшего брата.
В сотый раз я спрашивала себя, надо ли было брать их на службу. Они бесследно исчезли, когда нам надо было выезжать с Лейки-стрит, и после напряженных поисков Ева обнаружила их в шкафу Натана. Я подкупила их пакетом запретных ирисок. Феликс, садясь в машину, спросил: «Если мы зароем папу, он потом прорастет?».
На скамье позади нас Гизелла в элегантном черном костюме тянула приятным альтом: «… только Бог мудр». Роджер рядом с ней безбожно фальшивил басом. Гизелла так уверенно помнила слова, словно постоянно держала их в памяти. «Обращайся ко мне с любыми вопросами, — сказала она. — Я профессиональная вдова. Я знаю, что надо делать».
Руками, затянутыми в перчатки, я держала руки Феликса и Лукаса, и мы пели гимны, выбранные Роуз, Сэмом и Поппи. Я редко носила перчатки, к тому же было тепло, но они казались мне необходимым атрибутом похорон, и я хотела должным образом провести обряд посвящения во вдовы.
«Мертвые всегда с нами», очередной трюизм. [17] Словно отчаливала ладья с призраками, стоявшими на носу и на корме. Я чувствовала, как душа Натана парит над нами, ожидая своего освобождения.
17
Трюизм (английское truism), общеизвестная, избитая истина, банальность.
Церковь в Алтрингхэме была очень красивая и древняя, как поклялась Поппи. Все скамьи были заняты, что, учитывая тот факт, что Алтрингхэм был более, чем в часе езды от Лондона, явно показывало степень уважения к Натану. Неф был наполнен ароматом роз и лилий, которые в огромных чашах стояли в оконных нишах. Еще больше цветов было на алтаре и рядом с гробом, который был сделан из бамбука. Натана отправляли в могилу с безупречными зелеными верительными грамотами. На крышке гроба стояли два венка. Первый был букетом из розовых и белых камелий, на ленте которого было написано: «Натану и папе, с любовью». Второй из белых роз, перевитых ветками лавра и папоротника: «От Роуз, Сэма и Поппи, со всей нашей любовью». Запах был таким плотным, что казался почти материальным. Я прижала пальцы в перчатках ко рту. На веки вечные этот цвет и сладкий запах будет для меня связан со смертью.
Перед службой, как только доставили гроб, я оставила мальчиков под опекой Евы и прокралась в пустую церковь. Крыльцо было завалено листовками, сборниками псалмов и открытками с закрутившимися от сырого воздуха краями. Я имела на это право? Я хотела убедиться, что то, что лежит в гробу, стало просто телом без следов души.
Нравятся ли вам цветы? Флорист Гизеллы был более, чем предупредителен. «Я сделаю все именно так, как хотелось бы вам и ему». Столы для поминок были сервированы в ближайшем отеле. Будет ли вино приличным, а бутерброды съедобными? Правила и распорядок этого ритуала были для меня столь же непостижимы и таинственны, как и те, что управляли моим коротким браком. У меня было мучительное убеждение, что правильные похороны должны длиться дольше, чем свадьба. Я столько должна была Натану, что никогда не смогла бы погасить этот долг. И, раз ничего другого не оставалось, я хотела убедиться, что срок воспоминаний о нем растянется надолго.
Гимны… подрядчики… чай для близнецов… Было нечто истерическое в том, как я мысленно ставила галочки в воображаемом списке, продвигаясь по проходу. Там было так много пунктов и так много советов, которых я не могла запомнить, кроме одного, что предложила мне миссис Дженкинс в школе. Глядя на меня поверх очков, висящих на кончике носа, голосом, подразумевающим крайнюю степень доверительности, она посоветовала мне взять на похороны Феликса и Лукаса, потому что это «закроет вопрос».
Я подошла к гробу, надеясь, украсть минуту тишины и покоя, чтобы поговорить с Натаном в последний раз.