Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)
Шрифт:
И все же Латов просил Галактионова быть осторожным. Могут применить и не прямое нападение. Вероятнее всего, постараются использовать незначительную ошибку и обвинить советского профессора в нарушении какого-нибудь закона Атлантии, а то припишут и вмешательство в дела чужой страны. Ведь достаточно Даниилу Романовичу на пути до квартиры, когда он пересекает площадь перед зданием штаба ОВОК, по рассеянности ступить ногой за черту, по которой обычно выстраиваются автомашины штабных офицеров, — и он будет арестован. И вся его научная аппаратура попадет в чужие руки.
Даниил Романович сказал, что в таком случае они получили бы приборы, которые военным совершенно не нужны, и пустые коробки лучевых аппаратов.
Галактионов понимал положение Латова: на атташе по вопросам науки и культуры лежали определенные обязанности, он отвечал за русского профессора, работающего в чужой стране.
На этом они кончили деловой разговор. Галактионов вернулся к имени Латова. Лаврентия Афанасьевича он знал еще в Москве, когда тот был студентом. Еще тогда Латов укоротил свое имя, вероятно, для знакомства с девушками. Он не знал, что будет дипломатом.
— Атташе! Ведь это, кажется, самый низший дипломатический ранг?
Латов не остался в долгу и съязвил, что такой низкий ранг он получил из-за профессора Галактионова. Почему? Да ведь только в связи с размещением в Атлансдаме Международного геронтологического института Советский Союз и Атлантия договорились о включении в состав посольств атташе по вопросам науки и культуры.
Расставаясь, Латов снова вернулся к делу и сказал, что неплохо было бы Даниилу Романовичу ездить по городу в машине с шофером — честным парнем, который знает все порядки Атлансдама.
Галактионов еще раз убедился, что о нем не только беспокоятся, но прежде всего заботятся. Да и как же иначе! Вот она — Родина! Встреча с Латовым, крепкое пожатие его руки при расставании многое значили для Даниила Романовича.
А вскоре новое знакомство убедило Галактионова в том, что и кроме советского посольства в городе есть люди, которые сочувствуют ему и готовы прийти на помощь.
Под вечер пришел к нему мужчина лет тридцати, — одетый не очень изысканно, однако и не бедно, в легком летнем костюме. Ворот рубашки был расстегнут. Губы у него пересохли и потрескались, как у человека, работающего на ветру и солнце.
— Мне рекомендовали пойти к вам, — сказал он глухим ба сом. — Я техник по электроприборам. Звать — Макс, фамилия… Она очень трудная, лучше звать меня просто Максом.
— Позвольте, — удивился Галактионов. — У нас нет свобод ной должности техника, да если бы и была, то я не директор…
Макс улыбнулся и повторил:
— Мне рекомендовали…
— Кто?
— Свои.
— Может, скажете пояснее?
— Можно. Мне сказали, что вам нужен шофер, нужен верный надежный человек. Я имел работу, но если сказано, я пошел. — И Макс, широко улыбнувшись, протянул руку.
Даниил Романович испытывал чувство доверия к Максу, но разговаривал с ним довольно сухо. О шофере сегодня утром говорил Латов и предупредил быть осторожным.
— Где вы работали?
— Машиностроительный завод «Громан и K°».
— Пойдите к нашему директору. Профессор Доминак знает, что мне нужен шофер, поэтому лишне говорить о встрече со мной. Если он примет вас, приходите ко мне завтра. Сегодня я очень занят.
Макс ушел. Галактионов подумал, что Латов тут ни при чем. Он не будет подыскивать шофера для международного института — не его это дело. Скорее всего, Макса послали сюда свои же товарищи…
На другой день Даниил Романович возвращался на квартиру в машине. За рулем сидел Макс. По улицам города сделали хороший крюк — просто так, для прогулки. Шофер поднялся вместе с Галактионовым в его квартиру: ему надо было знать, как живет русский профессор. Он заметил, что в квартире нет телевизора.
— Даниил Романович, телевизор вам необходим, — сказал он твердо. — Вы не бываете ни в кино, ни в театре. Иногда показывают русские пленки; недавно был документальный фильм о медицинском обслуживании населения в Советском Союзе. Вам это интересно. Чужбина — я понимаю… Едемте за телевизором.
Через час телевизор стоял уже в квартире. Макс включил его, и Галактионов впервые увидел на экране Юв Мэй.
ЮВ МЭЙ ДОЛЖНА БЫТЬ ВСЕГДА КРАСИВОЙ
Даниил Романович увидел Мэй и на следующий день. Но уже не на экране телевизора, а в своей квартире…
Сначала она позвонила по телефону. Даниил Романович, услышав женский голос, как будто знакомый, подумал, что это — Эрика Зильтон. Но голос в трубке без всяких предисловий объявил, что говорит Юв Мэй, затем последовали извинения… Удивленный Галактионов не смог даже вставить слово. Мэй настоятельно просила принять ее по очень важному делу личного характера. Галактионов назначил час приема.
Весь день в ожидании назначенного срока «после пяти» его не покидали мысли о Мэй. «Зачем я понадобился такой знаменитости Атлансдама?»
Приехав к себе, он сразу же отправил машину. Коекак прибрал в квартире и задумчиво остановился перед зеркалом.
«Встреча по важному личному делу… — мысленно повторил он и улыбнулся себе в зеркале. Возле глаз собрались морщинки. Он помрачнел: «Если бы не адское напряжение в последние дни, я выглядел бы молодцом… Тьфу, черт! Какие мысли лезут в голову! Это все от одиночества».
Потом взгляд его остановился на картине «Нерон в цирке», которую он в последнее время перестал замечать. Сейчас он смотрел на картину по-иному. Не видел застывших фигур воинов возле арены цирка, раболепную знать, устремившую свои взоры на Нерона. Не видел и самого Нерона — с лавровым венком на голове и толстым лицом, — равнодушно взирающего на очередную жертву…
Даниил Романович смотрел только на эту жертву. Рядом с издыхающим черным быком, в боку которого торчало древко копья, лежала женщина. Тело ее было удивительной чистоты и красоты, мертвое оно не могло быть таким. Женщина, видно, была в обмороке — глаза прикрыты, черные длинные волосы спутаны; левая рука откинута — такая же прекрасная, как и на знаменитой картине «Гибель Помпеи», одна нога лежит на туше быка, другая полусогнута. На лице не видно страдания, женщина скорее спала после сильной усталости.