Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)
Шрифт:
У него разгорелись глаза. Уж если он пришел к Доминаку, то не ради одного ответного слова «нет».
— Общая для нас проблема — она волнует все человечество — не в том, что этот индивидуум прожил 75 лет, а тот — 91 год. Даже правильный, глубоко научный ответ на вопрос, почему второй прожил дольше, никого не удовлетворит. Пока не будет окончательно устранена угроза войны — а она грозит преждевременной смертью миллионам людей, — усилия геронтологов тщетны. И еще — вы знаете, сколько людей ежедневно гибнет в одном только Атлансдаме в результате автомобильных катастроф, сколько недавно было заживо погребено рабочих в шахтах на севере Атлантии — об этом писали в газетах. А сколько людей умирает только потому, что плата за лечение неимоверно высока! Это во мне говорит просто человек. Если рассуждать о долголетии научно, то давайте возьмем для примера не семью Нибиша, а обыкновенного рабочего и увидим, как быстро изнашивается человек у конвейера. Разве нас не должно интересовать это? Мы могли бы дать полезные рекомендации.
— Постойте, постойте! — Доминак, как бы защищаясь, поднял руки. — Опять вы начинаете сбиваться на политику. Не горячитесь. Ответьте прямо — вы считали мысль о создании нашего института неплодотворной? Зачем же вы пошли работать сюда? Зачем назвали себя геронтологом и явились на конгресс? — Доминак опустил руки и подался вперед. Он сводил разговор к старому спору.
— Ученый не может ограничивать себя рамками, — сказал Галактионов. — Если требуется, он смело входит в соседнюю область науки. Изучая причины старости, мы не можем не учитывать условий жизни. Вы переоцениваете роль наследственности. На условия жизни мы смотрим по-разному. Возьмите такой факт: в нашей стране после Октябрьской революции средняя продолжительность жизни больше чем удвоилась — с 32 лет увеличилась до 70. Можем ли мы в своих выводах не учитывать такого показательного факта? Вы скажете — политика? А я говорю — это жизнь.
Доминак устало склонил голову на плечо, потом перевалил ее на другое, и так несколько раз проделал эти медленные движения, выказывая крайнее удивление и глубокое разочарование Галактионовым.
— Дальше некуда… Вы говорили о Павлове, я это понимаю. Но. теперь? Вы похожи на этих… как там у вас? Подручные, что ли… На нашем языке и слова не подберешь. Поймите вы! — почти закричал Доминак, округлив маленькие серые глаза. — Вы — ученый, вас знает мир! Вам должно быть стыдно…
Галактионов поднялся. Доминак дрожащей рукой потянулся за лекарством.
— Своих взглядов я не стыжусь, — сказал Даниил Романович. — Я могу гордиться… Мне стыдно видеть, когда ученый оказывается подручным Нибиша.
Доминак уронил горошинку, она щелкнула, ударившись о пол, подпрыгнула и покатилась. Он, не взглянув на Галактионова, достал другую.
— И очень стыдно, — продолжал Галактионов, — когда мне, ученому, предлагают унизительную сделку с совестью.
Бледный, Доминак тяжело опустился в кресло. Он зажал лекарство в руке. Глаза смотрели испуганно.
— Воды, — прошептал он.
БАНДИТ ЛИ ГУГО?
«Мальчик Гуго» уходил из клиники. Он выздоровел. Шрам на шее он прикрыл цветным платком, завязав его, как галстук. Правда, лицо его было бледно, отчего казалось тоньше. Сейчас он был действительно похож на мальчика.
Даниил Романович решил повлиять на Гуго, чтобы он не возвращался к своим прежним занятиям. Это нужно было не только Гуго, но и Галактионову: если Гуго попадется еще раз, то неизбежно посыплются проклятия на голову Галактионова.
Галактионов надеялся, что слово его должно возыметь действие. Ведь если человеку удалось как бы заново родиться, то он уж не повторит прежних ошибок в новой жизни. Доводилось слышать сетования неудачников в жизни и разных греховодников перед смертью на то, что поздно приходится сожалеть о прошлом и раскаиваться в своих грехах, сожалеть, что не так сложилась жизнь, как хотелось бы, и они сами в этом виноваты; доведись начать жизнь сначала, они начали бы ее по-иному,
И они говорили искренне, правду — словам перед смертью надо верить, опровергнуть этого до сих пор никто не мог.
Подойдя к клинике, Даниил Романович увидел уже знакомого донора с вставным глазом в компании джентльменов — один краше другого: все имели отметины то на лбу, то на щеке, на губе или подбородке. Они, несомненно, поджидали Гуго. Автомобиль их стоял тут же.
Когда Даниил Романович проходил мимо, вся компания сняла шляпы и почтительно склонила головы. На ходу кивнув им, Галактионов быстро прошел в клинику и захлопнул дверь на защелку.
«Гуго я скоро им не выпущу, — решил он. — Подождут и, может быть, уйдут».
Открыв дверь в палату, он увидел Гуго: тот в накинутом на плечи халате стоял лицом к окну и делал какие-то знаки…
— С кем вы там переговариваетесь? Отойдите от окна! — строго сказал Галактионов.
Гуго повернулся. Радостная улыбка не исчезла с бледного лица, мягкие темные усики вытянулись, в глазах горел огонек нетерпения.
— Господин профессор, я ваш по гроб жизни. Буду предан, как негр своему хозяину. — Гуго склонился, прижав правую руку к груди.
— Садитесь, — сухо предложил Галактионов, показав на ка чалку.
С той же улыбкой радостного наслаждения жизнью Гуго сел в качалку напротив профессора.
— Слушаю и повинуюсь, — Гуго снова приложил руку к груди, качнулся.
Галактионов строго посмотрел на Гуго.
— Вы, я вижу, не догадываетесь, что я вас пригласил для серьезного разговора. Жаль! Я надеялся, что, уходя отсюда, вы не будете столь легкомысленны.
— Нет-нет! Что вы, господин профессор. — Гуго перестал улыбаться, подобрал полы халата. Вся фигура его выражала покорность. — Я готов ко всему.
— Ну так бросьте паясничать и слушайте внимательно. Но для начала я задам вам один вопрос: что вы думаете делать?
Гуго задумался. Врать своему спасителю он стыдился, сказать правду не хотелось.
— Что вы молчите? Я имею право требовать от вас.
— Мне пока нечего делать, как только вернуться к прежнему… — Гуго покосился на окно и потупился.
— Зачем? Разве нет другого пути в жизни, честного пути?
— А именно?
— Работать.
Гуго усмехнулся:
— Кому я нужен? Кто меня возьмет? Где работа? Какая?