Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)
Шрифт:
И рабочие, гулко топая ботинками, потащили гроб к двери.
ЧЕРНЫЕ МАНТИИ И СУТАНЫ
…— Я надеюсь, что вы присоединитесь к нам, — протянул аббат. — Приходите к церкви к двенадцати часам ночи.
Доминак ответил, что он чувствует себя нездоровым; если будет лучше, то придет.
Разговор этот происходил по телефону, вечером. Доминак сел в кресло, опустил голову. Недомогание можно было перебороть лекарством, но это не улучшило бы общего состояния. Больше всего его мучил стыд: слепая вера привела к тому, что он стал прислужником Нибиша. Но веру он не мог осуждать, себя винить тоже нелегко. Хотелось обвинить во всем Галактионова, и, казалось, это легко сделать — почти все против него, — и тем не менее Доминак чувствовал себя бессильным.
Последнее время он почти не показывался в институте. Фактически он не был директором, руководителем, Мартинсон и Шельба стали на сторону Галактионова.
Он все чаще встречался с Рабелиусом, старался укрепить свой дух в беседах на философские темы, чтобы затянулась в сознании трещина, разделявшая науку и веру…
А Нибиш сам не захотел больше разговаривать с Доминаком, как только убедился, что такой, казалось бы, авторитетный ученый не может повлиять на Галактионова. И от этого тоже осталась в душе обида. Но Доминак amp;нал, что Нибиш. не отступит от задуманного, он найдет людей, кроме Доминака, чтобы с помощью их завладеть открытием Галактионова. Нибиш спешит, он боится, что Галактионова вот-вот арестуют, тогда пропадет все…
Рабелиус сказал, что этой ночью будет величественное шествие, оно всколыхнет весь город, заставит правительство предпринять решительные шаги… Что потребует церковь: осуждения Галактионова, объявления войны? Рабелиус не сказал. Может быть, эта ночь избавит его от многих забот. Доминак оделся и вышел на улицу.
Начало двенадцатого. В городе, против обыкновения, меньше рекламных огней. Скупо освещены улицы. Медленно, бесшумно плывут машины по темному, как река ночью, асфальту. Люди по тротуарам идут молча. Все насторожены, вслушиваются, часто останавливаясь.
И вот из южной части города донеслось пение органа, усиленное мощными репродукторами. Звуки сначала были плавные, медлительные. Порой они усиливались до визга и скрежета, затем замирали, долго слышалось ворчание, гудение; и вдруг, взметнувшись, звуки обрушились на город грохотом, слились в единый плотный гул.
Люди шли на зов органа. Шел и Доминак. Чем дальше, тем больше набиралось людей, они сошли с тротуаров, заполнили улицу, преградили дорогу транспорту. В этом гипнотическом потоке навстречу органному реву Доминак обрел твердость своей поступи: двигалась масса людей единой веры.
Небольшая площадь возле церкви была плотно забита народом. Оставался только неширокий проход, образованный двумя рядами полиции. Полицейские, предостерегающе поднимая белые палки, старались сохранить этот коридор. Но люди напирали, и коридор суживался.
Вокруг площади потухли огни, все скрылось в полумраке. И еще желтели окна церкви, слабо освещенные изнутри.
Вдруг люди стали толкаться, вытягивать шеи, стараясь рассмотреть что-то возле церкви. Доминак поднялся на цыпочки и увидел, что в открытых темных дверях церкви вспыхнуло и поплыло рыжее косматое пламя, появилось еще одно и еще… Количество парящих огней росло, они двигались на толпу, и толпа раздавалась в стороны.
Показались факельщики, стало светлее, и над площадью распространился запах горелого масла. Затем выплыли черные балахоны в белых шапках и слились в сплошную колонну. Впереди колонны шли в черных мантиях, отливающих желтым блеском, старый епископ и аббат Рабелиус. Епископ держал в руках большой золотой крест, аббат — обнаженный меч острием вверх. Колонна была сплошь из монахов. В задних рядах тоже маячили факелы. От них чадило так, что трудно было дышать.
На Доминака наперли сзади, и он оказался в цепи полицейских. Рабелиус заметил его, брови аббата поднялись и резко опустились — он приглашал Доминака присоединиться к шествию. Колонна была длинной; когда кончились черные сутаны, к хвосту процессии стали присоединяться горожане в пестрых одеждах. Доминак пошел среди них. Орган замолк. Топот ног сливался в однообразный шум. Впереди слышались возгласы, они прокатились по колонне монахов, дошли и до Доминака и до всех, кто шел позади.
— Фиат юстициа, переат мундус.
— Да свершится правосудие и да погибнет мир, — повторили люди.
Доминак понял, к чему это сказано, хотя имя Галактионова, кажется, и не произносили, а говорили о слуге дьявола…
В возбуждении факельщики размахивали длинными палками, на концах которых металось и билось рыжее пламя. Искры сыпались во все стороны. Впереди прокричали еще что-то. Люди ускорили шаг. Толпа накатывалась на черную колонну, обтекала ее с обеих сторон. Но когда прозвучал призыв к войне, она замедлила движение, снова потекла в хвосте колонны монахов.
Шествие вклинилось в узкую улицу. Было душно, у Доминака кружилась голова.
— Куда мы идем? — спросил Доминак у соседа, молодого человека, который то и дело опускал руку в карман, кидал в рот какие-то ягоды и выплевывал косточки на спины, на шляпы — куда попало.
— К дому правительства, — ответил молодой человек, предварительно выплюнув косточку Доминаку за борт пиджака.
Вдруг с верхних этажей домов снежными хлопьями посыпались тысячи и тысячи маленьких листков. Они кружились, вздымались, снова опускались, опять взлетали — снизу струился теплый и угарный воздух, нагретый огнем факелов и дыханием плотной массы людей. Сосед Доминака, толкаясь, кинулся ловить снизившуюся листовку.
Люди, задрав головы, следили за порханием белых листков, ловили их. Шествие затормозилось. Передние затянули гимн, колонна монахов, подхватив его, загудела, двинулась, но это не могло увлечь толпу.
Одна из листовок опустилась прямо на Доминака, он подхватил ее и стал читать.
«НЕ ВЕРЬТЕ ИЕЗУИТАМ!
Люди труда и разума! Знаете ли вы, что задумали главари католической церкви?
Они провоцируют войну, и поводом для этого избрали клеве ту на честного труженика науки профессора Галактионова. Галактионов не совершил преступления, его совершили другие, и это будет доказано.
Люди, не слушайте епископов и аббатов, они ведут вас к смерти. Не позволяйте вводить себя в заблуждение. Скоро вы убедитесь кто друзья народа и кто враги его».
Листовки все еще сыпались. Участники шествия разбились на группы. Возникли споры. Монахи ловили листовки и поджигали их факелами.
Доминак видел, что в массе людей уже не было того единства, какое угадывалось в начале молчаливого шествия. Листовка на многих подействовала, потому что не назвала убийц Брауна: бездоказательное обвинение кого угодно вызвало бы недоверие ко всему сказанному. Листовка предостерегала, настораживала, заставляла думать — в этом был главный результат воздействия ее… Когда монахи, выстроившись в колонну, двинулись опять, далеко не все, кто шел до сих пор за ними, последовали дальше. Люди застревали в подъездах, продолжая споры. Угроза войны отрезвляла их.