Вторая жизнь (Иллюстрации П. Зальцмана, Ю. Мингазитдинова)
Шрифт:
У Галактионова за эти два дня осунулось лицо, впервые он заметил, что сдают нервы, но он старался быть хладнокровным.
— Дорогой коллега, — сказал он, обращаясь к Мартинсону. — Если бы не ваши многочисленные опыты по оживлению сердца, все наши усилия ни к чему бы не привели.
— Да, пожалуй, — согласился Мартинсон. — Однако самое главное — все-таки мозг, роль облучения. Но не будем сейчас тратить времени. Важно выяснить — сумеем ли мы теперь уже просто больного человека поставить на ноги. От этого зависит многое… Будем откровенны, как всегда. Прогноз, если не безнадежный, то очень серьезный. Ваше слово, дорогой коллега.
И Галактионов подтвердил, что надежды на выздоровление Брауна очень мало. Правда, благодаря облучению удалось возобновить дыхательные функции тканей мозга, активизировать энзимные системы. Но слишком поздно пришлось начать мероприятия по оживлению организма в целом. Есть опасение, что идет процесс необратимых изменений в структуре тканей мозга, они будут прогрессировать, а это в любую минуту может парализовать деятельность жизненно важных органов, того же сердца.
Арвий Шельба, утративший в эти дни присущее ему добродушие беспечного человека, вскочил с кресла и воскликнул:
— Черт меня возьми вместе с папой римским! Неужели я до сих пор занимался не тем, что нужно было делать? И неужели ничего не могу предложить в такой критический момент?! — Он по привычке взъерошил волосы, потом гордо приподнял голову и закинул руки за спину. — Нет, друзья, у меня есть серьезное соображение. Организм Брауна не нуждается в омоложении, это так. Но изобретенный мною препарат содействует в высшей степени повышению жизненного тонуса, это проверено. Почему бы нам не испробовать? Тем более что препарат абсолютно безвреден.
— Вы правы, — Галактионов протянул руку Шельбе. — Если мы знаем, что Брауну, несмотря на все наши усилия, все равно угрожает неизбежная смерть, мы обязаны дать ему возможность говорить. Пусть эта вторая его жизнь будет очень короткой, но нужно, чтобы он почувствовал себя в этой жизни человеком святого долга…
— Но прежде всего ему нужен покой, — сказал Шельба. — Иначе нет смысла применять мой препарат.
— И ни в коем случае нельзя впускать к нему эту красавицу, — сказал суровый Мартинсон. — Невеста она или жена — все равно нельзя, как бы она ни просила.
— Согласен, — кивнул головой Галактионов. — Итак, в нашем распоряжении еще один, вернее, только один день.
Раздался легкий стук в дверь. Галактионов, подойдя, отк рыл ее и увидел Макса. Вернувшись, он сообщил Мартинсону и Шельбе:
— Профессор Доминак прошел в свой кабинет.
Доминак несколько дней не появлялся в институте и, каза лось, забыл, что является его директором.
— Мы должны пойти к нему, — Мартинсон поднялся с кресла. — Но, разумеется, не для того, чтобы говорить о Брауне.
— Не поставить ли перед ним вопрос прямо, — сказал разгорячившийся Шельба, — с нами он или против нас?
— Не будем торопиться, — возразил Галактионов. — Раздоры сейчас ни к чему, они только помешают нам. — Он чувствовал, что не для философских разговоров соизволил явиться в институт Себастьян Доминак.
— Идемте, идемте, — горячился Шельба. — Если потребуется, я скажу ему прямо…
Втроем они вошли в просторный кабинет директора. Окна бы ли плотно закрыты шторами, в сумраке желтела лысина Доминака, склонившегося над письменным столом.
— Мы к вам, господин директор, — сказал Шельба, выступив вперед.
— Садитесь, пожалуйста. — Но так как при этих словах Доминак сам встал, то никто не сел. — Я сам хотел вас пригласить. Есть очень важное сообщение. — Доминак, как всегда, смотрел не в лица, а на ноги тех, с кем разговаривал. — Правительство приняло решение, признало нежелательным размещение института в нашей стране. Причины известны. Правительство санкционировало предание суду профессора Галактионова. За что — вам тоже…
— Вы считаете это правильным? — перебил его Шельба.
Доминак не ответил. Он вдруг сел и обхватил свою большую гладкую голову руками.
— Господа, я узнал страшную новость. Профессор Галактионов, вам лучше бы выйти… Впрочем, все равно… Я только прошу вас, господа, не говорить пока никому, Дело в том… Дело в том… Мы накануне войны, и, возможно, завтра наши народы, профессор Галактионов, будут врагами; следовательно, и мы с вами.
Для самого Доминака эта новость, видимо, была потрясаю щей. Разговоры о войне шли давно, к ним привыкли, как к любой трескотне газет. Неожиданным явился угрожающий поворот от разговоров к делу, поставивший всех в Атлансдаме, в том числе и Доминака, перед лицом опасности. Доминак, казалось, еще больше постарел, сразу же обессилел.
Галактионов как можно спокойнее сказал:
— Мы с вами, профессор, давно противники, противники в науке. Но не враги, чтобы браться за оружие.
— Мой долг, мои чувства патриота, — склонив голову, тихо проговорил Доминак, — повелевают мне быть вместе с народом.
— А ваш народ хочет войны? — шагнул к столу Мартинсон. — Я знаю: мой народ не хочет и не будет воевать. Мы трое, — он указал на Шельбу и Галактионова, — остаемся друзьями, будем работать во имя жизни. Вам не удастся судить Галактионова. Скоро мир услышит имена преступников.
Мартинсон, насупив седые брови, повернулся и пошел к двери. Шельба поклонился Доминаку, проговорил с язвительностью:
— Передайте вашему правительству и всем ученым благодарность за гостеприимство.
Галактионов не обмолвился ни словом. Он думал об одном: «Нельзя терять ни минуты. Этот день решает все…»
Закрывая дверь, они услышали возглас Доминака, прозвучавший слабо и растерянно:
— Господа, подождите, я не хотел…
Но они, не задерживаясь, прошли в лабораторию.