Второе дыхание
Шрифт:
— О, я буду имейт счастье…
Маруся не слушала конца любезной фразы — она украдкой наблюдала за отцом. Почему-то ей стало жарко. А отец с потемневшим лицом что-то нашептывал плотному офицеру. Потом они оба зашептали лысому…
— Яволь! — подумав, ответил лысый и, взявшись за фуражку, добавил:
— Разумеется, если фрейлейн так хорошо знает местность, мы берем ее с собой. Только быстрей, быстрей собираться. К рассвету надо быть в Алуште!
— Очень жаль! — говорит Маруся Фридриху, с насмешкой глядя в его оловянные глазки. — Очень жаль. К рассвету надо быть в Алуште. Придется в следующий раз!..
Падал снег. Нет, не падал, — снежинки яростно бросались навстречу машине, и Маруся невольно жмурила глаза. Она забилась в уголок задней скамьи. Рядом сидел лысый, молчаливый и страшный. Фуражку он держал на коленях. На фуражке неясно белело овальное пятно, череп, — эсесовская эмблема.
Слева от лысого сидел плотный офицер. Спереди, на откидных сиденьях — отец и тот, тощий; еще один офицер дремал рядом с шофером.
Когда ее посадили в машину, она обрадовалась. Из обрывков разговоров Маруся довольно ясно представила себе планы немцев. На рассвете машина с офицерами должна быть в Алуште. Там пункт сбора карателей. Из Алушты они пойдут в горы. Их поведет отец. Поведет в обход, глухими тропами. Грянут внезапно выстрелы, разорвутся гранаты, и все будет кончено.
Маруся должна остаться у Кутузовского фонтана. Тогда она сумеет раньше карателей добежать до партизан. Она доберется быстро до Аспорта: каждый кустик ей скажет здесь «здравствуй».
В большой штабной машине тепло, но Марусю пробирает озноб. Она зябко ежится в своем ватном пальто, кутается в пуховый платок, тот, в котором ее не узнал Сережка, и старается глубже забиться в угол. Мощная машина, буксуя в снегу, пробирается вверх. Лысый нетерпеливо посматривает на часы:
— Шнель, шнель!
Шнель — это она знает. Немцы почему-то всегда спешат. Но сейчас она тоже торопится. Скорее бы фонтан!
После Перевала рассвело. Снегопад как-то сразу прекратился.
— Шнель! Шнель! — торопит лысый.
— Шнель! — шуршат шины на поворотах.
Машина ринулась вниз. Повороты идут один за другим. Отражаясь в зеленоватых стеклах кабины, шоссе ложится боком, встает на дыбы, падает навзничь. У Маруси закружилась голова, хотя раньше ее никогда не укачивало. Как-то она проезжала здесь с Сережкой в кузове грузовика. Так же дыбилась сумасшедшая дорога, и на одном из поворотов Маруся случайно коснулась щекой щеки Сережки. Они испугались и покраснели, а потом, когда машину снова тряхнуло, так уж и ехали — щека к щеке…
Маруся спускает стекло и высовывает голову навстречу ветру. Ветер забирается под пуховый платок. Скоро фонтан.
— Совсем укачало, — жалуется она лысому.
Лысый брезгливо отодвинулся.
Впереди мелькнул мрамор фонтана.
— Остановите машину, — попросила Маруся. — Я не могу больше ехать.
— Нет остановка! — проговорил плотный офицер.
— Мне очень плохо… я не могу, — с отчаяньем простонала Маруся.
— Фрейлейн может пересесть к шоферу. Там не укачивает. Лейтенант уступит фрейлейн место, — сухо, без единой интонации сказал лысый и что-то добавил по-немецки.
Машина остановилась. Лейтенант услужливо открыл дверцу:
— Битте, фрейлейн!
Маруся умоляюще посмотрела на отца.
— Садись, Маша, — как можно мягче сказал отец. — Впереди почти не укачивает.
— Меня укачало, мне плохо.
— Хватит ломать комедию! — неожиданно рассвирепел отец. — Сколько ездила — не укачивало.
— Я не сяду в машину, — тихо и отчетливо сказала Маруся. — Я не поеду.
— Проводник, усадите вашу фрейлейн, — металлическим голосом произнес лысый. — Мы опаздываем.
Отец вылез. Глаза его стали большими, темными и злыми. И Маруся с ужасом подумала, что вот такие у него, наверное, были глаза, когда он обухом топора добивал колхозных лошадей. Из пьяных рассказов отца Маруся теперь знала, за что он был осужден Советской властью.
И Маруся поняла — ей не уйти.
А из Алушты, если она и ускользнет от немцев, то не сможет опередить того человека, который почему-то называется ее отцом.
Она откинула платок и подняла голову. Над ней высилась снежная вершина Чатыр-Дага, где-то там в горных лесах — партизаны. И Сережка… Сережка скажет: «Это ничего, что отец… Она была настоящим человеком».
Маруся села рядом с шофером.
Поворот, еще поворот, справа горы, слева пропасть. Вот сейчас… Сейчас ничего не будет: ни Сережки, ни гор, ни моря — ничего.
— Поднимите окно, сквозит, — сказала она немцу-шоферу. Тот не понял.
— Дас фенстер [6] , — перевела она, припоминая затрепанный немецкий учебник.
Шофер левой рукой стал крутить рукоятку ветрового стекла Второй рукой он придерживал руль. Машина мчалась под уклон. Шоссе делало стремительную крутую петлю
6
Окно (нем.)
«…И ничего — ничего не будет… Ничего!» — снова подумала Маруся, рывком наваливаясь на рулевое колесо.
Машину понесло к обрыву, она сбила дорожный столб и рухнула вниз.
…Прошли годы, и быль стала легендой.
— Марусин поворот, — говорят шоферы на восьмом километре Алуштинского шоссе. И каждый, как умеет, рассказывает эту историю притихшим пассажирам.
СРОЧНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
— Кто умеет водить машину? — спросил начальник разведки.
Мы сразу поняли его план. У нас донесение. Донесение очень срочное. До рассвета оно должно быть в сорока километрах от города, в штабе партизан. Сейчас уже вечер, а в три светает. Нам нужна машина, иначе не поспеть.
…И вот я и Борис, притаившись, лежим в палисаднике. На часах одиннадцать. Духота не спадает. Рубашка вся мокрая. Она неприятно липнет к телу. От нас до немцев шагов двадцать. Они сидят за дощатым садовым столиком. Эта шоферы. Их трое.